— Не кто-то, а бандиты. Пойдем, — неожиданнопозвал Данила. Мы вышли из дома и направились по аллее. Возле склепа купцаМордасова мы свернули на асфальтированную тропинку, прошли метров триста, иДанила сказал:

— Вот, полюбуйся, аллея бандитской славы.

Поначалу не поняв, что он имеет в виду, я внимательнеепригляделась к памятникам. Вне всякого сомнения, поставлены они были недавно,хотя могли бы поспорить великолепием со старинными надфобиями. Черные мраморныекресты в человеческий рост, склоненные ангелы, тяжелые цепи. «Корольков СергейГеоргиевич», — прочитала я на близлежащем камне, даты указывали, чтоскончался он в возрасте двадцати семи лет. Сосед его был еще моложе. Ангел избелого мрамора безутешно лил слезы, а внизу была выбита надпись: «Спи спокойно,брат».

— Да, — протянула я, оглядываясь. Насчиталаодиннадцать памятников и увидела почти под самой липой двоих рабочих, они рылимогилу, другая рядышком уже была готова.

— Креста на вас нет! — крикнул им мой спутник ипогрозил кулаком.

— Что ты орешь? — начал урезонивать его дядька летшестидесяти в старой спецовке. — Мы, что ли, виноваты? Начальстворазрешило, а нам что? Где сказали, там и роем.

— Кого хоронить будут? — подходя ближе, спросилая.

— Кого, — невесело хмыкнул дядька, — дружков,должно быть. Вон их сколько в землю слегло, наверное, скучают.

— Вы что, газет не читаете? — вступил в разговорего напарник, мужчина лет тридцати. — У нас два почетных трупа: первого вмашине взорвали, а второго пристрелили в собственной квартире.

— Ничего такого я не слышала, — пробормотала я,вдруг сообразив, что застреленный, возможно, Турок. — Когда похороны?

— Одного сегодня в час дня хоронить будут, а другогозавтра…

— Как же можно их здесь хоронить? — началкипятиться Данила. — Пусть бы себе лежали на новом кладбище, никто бы невозражал, и даже наоборот. А за что ж им такая честь, чтоб рядом с графьями дакнязьями и по соседству с церковью?

— Надоел ты, Данила, — вздохнул молодой. —Нам от этих похорон ни жарко, ни холодно, всех радостей-то, что по бутылкедадут. А копать здесь одна морока, не развернешься. В тот раз на жмуриканаткнулись, пришлось левее брать, вышла не могила, а хрен знает что… Сказанокопать, значит, копаем. На то начальство есть. Говорят, у убиенного бабка здесьлежит, вон там. — Парень ткнул пальцем за свою спину, где за покосившейсянекрашеной оградой из земли без холмика торчал железный крест.

— А где написано, что тут его бабка?' — в два прыжкадостигнув ограды, возопил Данила. — Где? Здесь ни одной буковки. Могилалет двадцать как брошена, вон заросла вся.

— Значит, по номеру установили. Вот уж бабка сегодняпорадуется, что внучек под боком.

Данила продолжал возражать, рабочие начали злиться, и я струдом увела его, подхватив под руку.

— Нет, я это дело как-нибудь прекращу, — трясголовой Данила Дьяконов и, оглядываясь на свежевырытую могилу, грозилкулаком. — Они у меня отсюда точно горох посыплются.

— Кто? — насторожилась я.

— Все, кто незаконным путем… — Мы уже выбрались кцеркви, где вовсю шли строительные работы. Батюшка стоял возле колокольни ибеседовал с мужчиной в джинсах и белой футболке. Данила дождался, когда мужчинаотойдет, и бухнулся отцу Сергею в ноги.

— Благослови, батя.

— На что благословения просишь? — насторожилсятот.

— На подвиг. Пора, батя, пора, чувствую, время моепришло.

— Ты с утра, что ли, пьян? Исчезни с моих глаз. Что тыс собой вытворяешь, Данила?

— Ни капли в рот, — грохнув по груди кулаком,взревел коленопреклоненный Дьяконов. — И с этого дня… все, одним словом.Начну миссию выполнять, ибо чувствую: возложил на меня господь…

Батюшка вздохнул и отвернулся.

— Ты хотел в притворе помочь, — напомнил он.

— Помогу, — сказал, поднимаясь, Данила. — Вотпошел уже. А ты, батя, запомни этот день. Вот так прямо и запиши: ДанилаДьяконов был призван господом для искоренения…

— Один грех с тобой, — рассердился батюшка и зашагалко входу в церковь, а Данила припустил следом.

Углубленная в свои мысли (в основном они относились кпредстоящим похоронам), я вошла в дом. В кухне Пелагея была занята готовкой.

— Где Сенька? — спросила я.

— Гулять ушел.

— Гулять? Я ж не велела ему уходить с кладбища.

— И я про то напомнила, а он сказал, здесь будет.

Это меня насторожило, и я решила отыскать племянника.Нашелся он довольно быстро, лежал на зеленой травке возле салтыковского склепас книжкой в руках. Книжка была открыта на двадцать третьей странице, на обложкезначилось: "Ф. Достоевский. «Идиот». Единственное, что меня смущало:Сенька заметил меня раньше, чем я его, и торопливо перевернул книжку, так чтовыходило, что до этого момента читал он ее вверх ногами.

— Читаешь? — спросила я.

— Ага. Интересная книжка. А конец у нее хороший?

— Как тебе сказать…

— Ясно. Не правильно это, когда книжка плохо кончается…— Сенька стал развивать свою мысль, а я поглядывала по сторонам. — Ты чегоголовой вертишь? — удивился он.

— Так… смотрю. Ты один здесь?

— С Салтыковыми, — кивнул на склеп племянничек.

— Пойдешь домой?

— Я лучше здесь побуду, почитаю, и вообще, здесь многоинтересного. Хочу некоторые надгробия срисовать.

— Да? Ну что ж… — Я отправилась домой, пытаясь понятычто меня так беспокоит. Как бы Сенькина мать мне по ушам не навешала за этукладбищенскую романтику. С другой стороны, ребенок выглядит абсолютнонормально, любовь к классике надо приветствовать, рисует Сенька действительноочень хорошо, а подозрительный интерес к надгробиям можно объяснить дурнойнаследственностью: в конце концов, у него отец и мать археологи.