Раньше я упрямо говорил что-то вроде «мы еще посмотрим», но в этот раз вдруг, к собственному удивлению, промолчал. Значит, я и сам начинал принимать правду, которую всегда игнорировал.

Я снова погрузился в напряженный режим учебы, и у меня не было времени ходить в музей или к Элене. При иных обстоятельствах я послал бы все к черту, чтобы только увидеть ее, но сейчас тормозил себя каждый раз, когда эта идея начинала одержимо барабанить в моей голове.

Потому что мне не понравилось то, что случилось в прошлый раз.

Мне не понравилось ни ее странное отношение ко мне, похожее на контрастный душ, ни то, что она обидела Алину из веселья и ненужного самоутверждения. Ей не хотелось чувствовать себя лучшей. Она и так ею была и знала об этом. Элена сделала это из той самой странной жестокости, которая пряталась в ней и показывала голову в редкие минуты.

Каждый раз, когда ситуация была неоднозначна, я брал паузу.

Элена оставалась со мной во снах: хрупкая, как фарфоровая статуэтка, а в глазах завихрялась тьма всезнания и скрытой порочности. Она смотрела на меня вызывающим взглядом, словно приглашая к чему-то, но я стоял как истукан, не в силах сделать к ней шаг навстречу.

Это ощущалось как что-то неправильное: понимать, что тот, кто был для тебя всем, вдруг оказался не таким, каким ты его видел.

Мы пропали друг у друга из виду. Я рисовал что-то для конкурса, а потом комкал бумагу или складывал из нее самолетики. Смысла ни в чем не было. Все я делал на автомате, хотя и без осечек. Но перестал ассоциировать себя со своими действиями.

В эти дни я периодически доставал свой главный рисунок с домом в тысячу этажей и смотрел на него, размышляя, что с ним сделать. Рука не поворачивалась сбросить на него атомную бомбу или лавину либо окатить его водами всех океанов. Я каждый раз откладывал его, потому что не мог уничтожить то, что стало выражением меня самого. Эксперимент зашел в тупик.

Или же я просто видел перед собой ее слегка одержимый взгляд, когда она говорила, что создала живое существо и убила его. Я боялся, что со мной произойдет что-то непоправимое. Подростковый период — и без того время психических травм.

Больше ничего не происходило. Весь месяц был окутан снежным маревом, в котором терялись дома, фонари и вообще все. Словно город превращался в большую снежную личинку. Это был период ожидания и смутной тревоги. Я знал, что город вылупится прежним из этой зимы. Но, может, в моей жизни что-то поменяется?

В это время я даже с Дэном виделся эпизодически. У него были соревнования, и мы пересекались только в школе, а остальное время он пропадал на тренировках.

Привычка проводить субботы в уютном доме Элены действительно отмирала со страшной болью. Даже если суббота принципиально не отличалась от воскресенья, она все равно чувствовалась странно, как если бы я был не на месте. Я весь день ходил по комнате, глядел в окно и смутно ощущал, что надо куда-то сорваться.

Но я не мог представить, что будет дальше. Бегать за ней, как собачка? Ждать поцелуев по настроению? Мне хотелось отчаянно вдарить по окну и почувствовать, как осколки осыпаются вниз.

Потому что не так я себе все представлял.

Это стало особенностью февраля: постоянное столкновение с пропастью, которая пролегала между моим воображением и реальностью.

Затем, как это со мной бывает, я внезапно на все плюнул, сосканировал свой дом в тысячу этажей и выслал на почту организаторов конкурса вместе с заполненной анкетой. Буквально в последний день. Мне нечего было рассказать им о пространстве, мире, людях. В разделе тематического блока я агрессивно вбил «Антипространство и я». Пускай трактуют как хотят. Искусство становится таковым в глазах интерпретатора.

Я знал, что Кэнон и Никон приготовили огромную фотосессию с участием друг друга на тему «Я и Другой». По-моему, они просто не хотели фотографировать кого-то кроме себя или наш страшный индустриальный город. Мельком слышал, что они арендовали для этого студию и какие-то костюмы.

Майк ничего не отправил. Сказал, что его треки — неформат. На это Ян тут же ехидно сообщил, что неформат — это лузерское оправдание. Непонятно, с чего ему было встревать, ведь он даже из пластилина ничего не слепил — но это же Ян.

И никто в классе не знал, что я тоже отправил себя на суд.

Затем случилось событие, которое на мгновение вырвало меня из моей унизительной чахотки по Элене.

Я получил письмо по электронной почте. От человека, который умер.

Саша прислал мне ссылку, и я не знал, что делать. Буквы складывались в его имя. Электронный адрес просуществовал дольше, чем сам человек. И теперь, мне кажется, прилетел привет с того света.

«Вам оставили самоактивирующееся видеосообщение».

Ссылка была короткой и указывала на какой-то файловый хост. Я не стал включать антивирус и не стал удалять письмо.

Я щелкнул и был перенаправлен на страницу присланного мне файла.

Видео на таймере. Вот как говорят с покойниками: через высокие технологии.

Play.

«Эй, Серый…» — на меня уставилось лицо, раздробленное на пиксели паршивым качеством дешевой веб-камеры.

Белые перистые волосы, неуверенная дрожь губ, как у ребенка, который боится улыбаться.

«Я тут тебе видео записал. Все будет как в плохом ужастике. Раз ты его смотришь, я уже умер».

Я в онемении смотрел на Сашу и отсчитывал про себя секунды до окончания записи.

«Как ты? Да ладно, не отвечай. Я записываю это за день до смерти. Специально для тебя. Знаешь, почему я поставил таймер отправки видео именно на пятнадцатое февраля? В этот день ты отмазал меня от хулиганов. И тогда мне показалось, что у меня есть друг. Я решил отправить это через год, к окончанию школы, когда весь этот кошмар будет подходить к концу. Хочу тебе сказать… что знаю: ты будешь часто задавать себе вопрос, почему я это сделал. Ты же постоянно задаешь вопросы: о мире, людях, даже обо мне».

Забей. Ты тут ни при чем. Да и никто другой.

«Просто…»

Бледные пятна ширятся по экрану. Блики. Ты поставил камеру против солнца, балбес.

«Не вышло у меня. Но ты сможешь. Хотя ты такой же, как я. Так мы и заобщались. Я чувствовал, что мы с тобой смотрим на мир, словно сидя на дне черной ямы. Только я решил в ней остаться. Мне тут… удобнее. А ты вылезай. Я горжусь, что мне удалось подружиться с тобой. Ты сопротивлялся яме, даже когда порол страшную пессимистичную чернуху. Поэтому ты не облажаешься. Со мной все будет нормально. Я это почему-то чувствую. Пока, Серый…»

Ничего не видно. Радужные круги. Чей-то облик по ту сторону экрана. Рябит. Исчезает. Конец записи.