манеже, или грубого тычка, которым он требовал внимания или подкреплял приказ, что Томми едва не выдернул руку. Затем, слегка ошеломленный, заставил себя расслабиться — именно в тот момент, когда парень, ощутив его состояние, начал было отпускать.

— Слушай, Том… — выговорил Марио. Запнулся и продолжил почти жалобно: — Слушай, я хотел поговорить о… ну, о прошлой ночи… и вдруг понял, что не знаю, что сказать…

Томми вертел клейкую ленту в руках. Сейчас он выглядел очень маленьким и сконфуженным — с шелушащимся лбом и лоскутками кожи на плечах.

— Ты с этими ожогами как бифштекс, — не к месту заметил Марио. — С кровью или прожаренный?

Томми, глядя в пол, скатывал ленту в шарик.

— Не надо ничего говорить, — сказал он. А потом вдруг уронил липкий комочек на пол и резко выпрямился. — Ты, черт возьми, прекрасно знал, что я не сплю!

— Следи за языком, — машинально предупредил Марио. Потом до него дошел смысл слов, и он уронил голову на сжатые кулаки. — Господи, Томми!

— А что, нет? Ты знал, что я не сплю. Думаешь, я не понял, что тебе нужно?

Считаешь, я совсем без мозгов?

Марио густо покраснел, на лбу проступили вены.

— Ну да, — выдавил он. — Я знал. А еще я знал, что ты не станешь поднимать шум, когда остальные рядом. Я хотел, чтобы ты понимал, что можешь остановить меня в любое время… ну, проснувшись. Или притворившись, что проснулся. Чтобы ты знал, что я не сделаю ничего такого, чего ты сам не пожелаешь. Я хотел, чтобы ты знал… — он запнулся. — Все, забудь, забудь, не надо было мне затевать этот разговор…

— Я рад, что ты сказал, — тихо проговорил Томми. — Мне было… интересно.

— Что ж, теперь ты знаешь, — Марио отвернулся. — И можешь назвать меня любым грязным словом. Гей. Гомик. Извращенец. Или еще как-нибудь похлеще.

— Зачем так сразу? — голос задрожал, и Томми отчаянно попытался взять себя в руки. — Я хотел поговорить об этом… я собирался сказать… я… Выходит, раз я сам этого хотел, и раз ты тот, кем себя назвал, я, должно быть, тоже такой, да?

Марио метнулся к Томми.

— Ради бога, не говори так, малыш!

Его пальцы отчаянно сомкнулись у Томми на обгоревших плечах, и мальчик взвизгнул.

— Ай, больно!

Руки Марио соскользнули ему на предплечья.

— Прости, малыш. Ты задел меня за живое — вот и все. О чем ты хочешь поговорить? Я явно задолжал тебе этот разговор.

— Не знаю. Ни о чем особенном. О многом. Тебе не нравятся… женщины?

— Не особенно. Не в этом смысле. О Господи… — голос Марио звучал сдавленно. — Я не знаю, что сказать, а Анжело или Папаша могут войти в любую минуту. Я не пытаюсь увильнуть от твоих вопросов… Клянусь, мы поговорим обо всем, о чем попросишь. Только не здесь и не сейчас. Но… но ты не сердишься? Я знал, что ты на меня не настучишь… Но я так себя ненавижу.

Томми, сам не зная почему, снова отвернулся.

— Нет, не сержусь. Просто не понимаю. Мне действительно иногда хочется все обсудить. И я рад, что это случилось, потому что теперь мы можем поговорить. Я думал, может, ты… ты хотел, чтобы я притворился, будто ничего не было. Как в прошлый раз.

Теперь настал черед Марио отворачиваться, и Томми увидел, как щеки его опять заливаются краской.

— Проклятье, Томми! Я… я снова не знаю, что сказать.

— Марио, ты злился на меня этим утром? Поэтому ничего не получалось?

— Злился на тебя? Господи, нет, малыш, — Марио секунду подумал и добавил: — Скорее, мне было стыдно. И я вымещал все на тебе.

Он осторожно повернул Томми к себе лицом.

— Все нормально? Ты точно на меня не сердишься? Мы по-прежнему друзья?

Первым порывом Томми было обнять его, но мальчик откуда-то знал, что этого делать не стоит. Поэтому он просто сказал:

— Конечно. Ты же знаешь.

— Сегодня утром я… я пытался выключить все внутри. Не знаю, наверное, это каким-то образом оказалось частями одного и того же. Ты понимаешь, о чем я?

Томми медленно кивнул. Он и раньше ловил себя на смутной мысли, что их работа на аппарате и близость, которую он ощущал с Марио, происходят из одного внутреннего источника.

— Да, кажется, понимаю.

— Я оплошал, не ты. Ты как раз был в порядке. Что бы ни помогало нам хорошо работать вместе, а я этому сопротивлялся. Что-то в этом духе. Том… малыш, пообещай мне одну вещь.

— Никому не говорить? И без тебя знаю, глупый!

Марио снова вспыхнул и опустил голову.

— Нет, не то. Другое. Слушай, Том, что бы ни случилось, давай… никогда не позволим этому мешать нашей работе. Давай… оставлять все чувства внизу. Не давать им сказываться на полетах. Обещаешь?

Томми не совсем понимал, о чем речь, но взволнованный голос Марио пробирал до глубины души.

— Конечно, Марио. Я обещаю.

Он не знал, что это короткое, толком не осмысленное обещание уверенно проведет их через бесчисленные бури.

Их единственное данное друг другу обещание, которое они ни разу не нарушили.

Премьера состоялась в Браунсвилле, штат Техас, в душный влажный жаркий день. В первом отделении у Томми было с десяток мелких обязанностей: стоя у подножия лестницы, он придерживал канат для женщины из воздушного балета, уносил с манежа реквизит после номера с дрессированными собаками, держал кольца и мячи для жонглера… Не обошлось без накладок и ошибок. Двое клоунов, столкнувшись, наградили друг друга синяками (публика, разумеется, решила, что это очень забавно, и весело смеялась), а новый униформист позабыл закрепить два троса. Воздушный номер задержали на четверть часа: клоуны, сыпля проклятиями, импровизировали, пока злые