одни и те же движения одновременно — но не вместе. После очередной провальной попытки Папаша Тони, скривившись, махнул рукой.

— Basta! Вы двое совсем застопорились. Плохо. Хватит, поработаем над чем-нибудь другим.

Но когда они вешали вторую ловиторку обратно, Анжело посмотрел вниз и крикнул:

— Что надо, Марго?

— Тонио! — прокричала Марго Клейн. — Эти новые эквилибристы поссорились и, кажется, разом забыли весь немногий английский, что знали. А у нас никто не говорит по-итальянски достаточно хорошо, чтобы понять, о чем они там вопят. Ты не мог бы сходить разобраться?

Папаша Тони полез вниз, а Анжело велел:

— Ладно, Том, сделай переднее сальто и постарайся удержать ноги там, где их место, ладно?

Трюк вышел вполне легко, и Томми немного взбодрился. Еще два раза — и уверенность, серьезно пошатнувшаяся после их с Марио фиаско, вернулась.

Потом Анжело позвал Марио на двойное заднее. Сальто удалось, но в руки Анжело парень пришел так неправильно, что даже Томми заметил. Не успел Марио вернуться на мостик, как Анжело кувыркнулся в сеть. От гнева он практически потерял дар речи.

— Ты точно сломаешь свою чертову шею, — заорал он. — Или мою!

Когда Марио и Томми спустились на землю, Анжело отослал мальчика по поручению и поманил Марио.

— Давай поговорим.

Тот подошел, поеживаясь, поправляя наброшенный на плечи свитер. По лицу его стекал пот. Достав сигареты, Анжело прикурил и потребовал:

— Рассказывай, что с тобой творится.

Марио в раздражении дернул головой.

— Если есть претензии, выкладывай.

— Я бы выложил, да свободных выходных нет. Тебя так беспокоит запястье?

Съезди к доктору.

— Все нормально.

— А я вижу, что не все.

— Просто не выспался.

— Как и все остальные. Я был за рулем всю ночь, помнишь? И я видел, как ты работаешь с ободранными руками — это тоже не то. Слушай, если тебя раздражает мальчишка…

— Он здесь ни при чем… ради бога, не сваливай на него вину. Эй, дай сигаретку, а?

— Certo, — Анжело снова выудил пачку и подержал для него спичку. — Может, тебе стоит начать курить? Ты слишком раздражительный.

Марио, фыркнув, сделал осторожную затяжку — затяжку некурящего, без вдыхания дыма.

— Анжело, ты меня убиваешь. Сначала ты всю жизнь день и ночь читаешь мне лекции, как я должен избегать всех приятных пороков. Не кури, не пей, не… ну, ясно. А теперь требуешь, чтобы я становился на их путь, дабы сберечь нервы.

— Излишества вредны. В том числе и в воздержании, — Анжело опустился на барьер. — Давай же, ragazzo, что тебя гложет? Раскрой душу.

Марио отбросил сигарету. Он не выкурил и половины.

— Да ничего. Просто нервы. Может же у меня быть неудачный день. Если хочешь, полезли наверх, еще попробуем.

— Забудь. Я бы посоветовал принять горячий душ, выпить и поспать, но как знаешь, — Анжело вмял сигарету в песок и тщательно растер ее ногой. — И слушай… я, конечно, много кричу, но если тебя действительно что-то беспокоит, мы можем поговорить. Ты же знаешь, да?

— Да, конечно, — сказал Марио, глядя в сторону. — Спасибо за сигарету.

Он скрылся между фургонов, и походка его была грациозна даже со сгорбленными плечами. Из-за спины Анжело вышел Папаша Тони и спросил по-итальянски:

— Ты выяснил, что его беспокоит, сын?

Анжело, качнув головой, ответил на том же языке:

— Один Господь знает. Возможно, он просто потерял уверенность. Он придет в себя к тому времени, как мы будем открываться.

— Как ты считаешь, я должен убедить его обратиться к доктору? У него что-то болит?

Анжело снова покачал головой, все еще глядя на место, где исчез Марио.

— Нет, Папаша, — сказал он, наконец. — Оставьте его.

В дороге семья Сантелли жила в старом трейлере, но на время сезона специальная приписка в контракте — привилегия, которой не пользовалась ни одна другая труппа у Ламбета — позволяла им переодеваться в грузовике с оборудованием. Так не приходилось захламлять трейлер костюмами и гримом.

Хотя они не гримировались в обычном смысле этого слова, Томми быстро научился специальным лаком убирать с глаз свои непокорные кудряшки, припудривать обожженный лоб и заклеивать небольшие порезы пластырем телесного цвета — таким образом он всегда выглядел аккуратно и безукоризненно, как требовали того Сантелли. Теперь грузовик пустовал: тяжелое оборудование вынесли для генеральных репетиций — и Томми занимался тем, что перетаскивал туда гардероб из трейлера. Он повесил на гвоздь большое зеркало, расставил раскладные столы, установил вешалки и принялся развешивать костюмы. Когда дело подходило к концу, вошел Марио.

— Господи, да тут почти все готово! Попросил бы нас помочь.

— Ничего, я подумал, что у вас другие дела. Как твое запястье?

— Неплохо, — Марио снял кожаную защиту, распутал завязки и начал сдирать пластырь.

Левой рукой он не справился, попробовал зубами, но также безуспешно, и в конце концов протянул руку Томми.

— Сдерни эту дурацкую штуку, а?

Томми осторожно попытался разорвать концы ленты.

— Ты ее что, гвоздями прибил?

— Пот под кожаной полосой, наверное.

— Сейчас попробую разрезать.

Томми поддел пластырь снизу, и Марио ойкнул.

— Тише ты! Порвешь кожу — прибью!

— Если это я ее так закрепил, можешь съесть меня на завтрак.

Аккуратно поворачивая лезвия, Томми сумел разрезать пластырь. Отложив ножницы, он взял один из концов ленты и дернул.

— Ай, черт!

— Ты мне сам говорил, что лучше сдирать сразу, чем по чуть-чуть. Так разве не лучше?

— Наверное, — Марио взял Томми за запястье, все еще обернутое тканью.

Касание это настолько отличалось от легкого хлопка, которым Марио подавал сигналы на