В висках ещё колотилось хриплое «облава», когда видение с треском и скрежетом, как раздираемое когтями заскорузлое сукно, рассыпалось узорами вмурованного в суглинок калейдоскопа.

Осколки масляно блестели, с шелестом катались по камням. На стенах дёргались, шипели колченогие, изломанные тени. Откуда стены в Голоземье?

«Одумайся… ты пожалеешь…»

Столько рук, сизые пальцы скребутся, точно ветки мёртвого куста. Цепляются, царапают. Сплошной клубок. Но у той, что говорит, есть лицо — поблекшее и полузабытое, обратившееся в уродливую маску без глаз.

«Остановись! Князья свидетели, мой сын так не поступит!»

«Тогда я тебе не сын!»

Скрюченные пальцы разом распрямились, ладони почернели, растеклись кляксами смолы, с бранчливым клёкотом разлетелись по углам воронами. И Кромка расступилась.

Адалин насилу вывернулся из удушливых объятий иномирья, меркло улыбнулся без тени радости в посветлевших от ярости глазах: сквозь узкие оконца скудный дневной свет цедился блёклым, проявляющим пыль маревом. В отдалении едва различимо, настороженно ржал встревоженный конь.

Милэдон поторопился. А значит, пришло время распрощаться с долиной Олвадарани.

Глава 9. Славные хлопцы

Очнулся Мирко от того, что кто-то насильно разжимал ему железкой челюсти.

Мальчишка отчаянно захрипел и попытался вырваться, но быстро сообразил, что крепко стянут поводьями. И забился, испуганно таращась на бородатого мужика, пытавшегося влить ему в рот какую-то горячую, остро пахнущую жижу.

Костёр, корявый, бугрящийся наростами, раскидистый платан, стреноженных поодаль лошадей и повозки, а так же греющуюся у огня компанию Мирко рассмотрел не сразу. Да и мучителя своего, кроме блёклых, будто просвечивавших глаз да рыжеватой бородищи, толком не увидел. Свет костра с парой воткнутых в землю факелов плясал и вился, будто в припадке. Трясся и бородач. Потом до мальчика дошло, что колотит его самого.

— Уймись, — густым, сильным голосом увещевал бледноглазый, всё пытаясь влить варево меж губ. — Ну, уймись! А, холера… Горазд, Вальфэ, охолоните его. Лихорадит уже.

Из мутной кисеи мешавшихся костровых отблесков, теней и, кажется, тумана, возникли ещё двое. Чернобровый, черноусый, бритоголовый увалень, весь испятнанный странными узорами, и поджарый, скуластый, большеглазый дядька почему-то в серьгах.

Мирко завопил. И тотчас захлебнулся горячим варевом. Черноусый, улыбаясь, потрепал его по плечу. А мальчик снова провалился в душный, страшный бред, где безглазая, простоволосая Ладка убегала вдоль распадка от колченогих еретников, а у Причудины рядком стояли колья. И ко всему этому, взбивая копытами обращённый в прах овраженский двор и вытоптанную кулигу, нёсся с факелом чёрный, страшный всадник.

Проснулся во второй раз вещун снова в сумерках. Но, видимо, в других. Потому что пейзаж изменился: вместо корявого платана вокруг сгустился целый мрачный лес, две повозки встали, смыкая бока, лошадей паренёк и вовсе не заметил. А компания, вроде как, выросла.

Исподволь, глаз до конца не размыкая, учёный Мирко разглядывал людей.

В том, что выхаживают его люди, мальчик почти не сомневался. Вряд ли нежить стала бы обсаживать стоянку факелами, играть на дудочке и жарить убоину, когда под боком стенает беззащитный кусок человечины.

Рыжебородый мучитель развалился у огня, вольготно откинулся на меховом плаще и широко расставил ноги в смазных сапогах. Он прихлёбывал из бурдючка и смеялся. Рядом обтёсывал деревяшку небольшим топориком черноусый детина в разводах. Его скуластый подельник с серьгами, оказавшийся ещё и долговязым, что колодезный журавль, стоял у облучка одной из повозок, неодобрительно сплетя руки на груди. Рядом привалился к колесу русый и тоже, кажется, высокий молодец в распахнутой стеганке. Он-то и играл на дудочке. Ещё дальше с хохотком да бранью что-то обсуждали несколько совсем молодых парней и кряжистый, огромный, как самоходная печка, мужичина в озяме83, отчего-то напомнивший изображения Боя в идольной избе.

Бой, к слову, хмурился и на веселящихся парней смотрел уж очень неласково. Как и штопавший чуть в сторонке какую-то кудлатую попону, одноглазый страхолюд, напугавший бы Мирко до икоты, встреть такого пацан, скажем, на лядине или в бору.

Компания показалась мальчику диковинной. Но сносной. Да и топоры, перначи, мечики, в свете костра то тут, то там поблёскивавшие, обнадёживали. К чему нежити такое вооружение?

Пахло от костра приятно: обернутый меховым одеялом, Мирко принюхался к травному духу, разбавленному ароматом коптящегося мяса, и почувствовал, что вот-вот расплачется не то от облегчения, не то от голода. Хотя живот больше и не крутило.

Мальчик робко пошевелился.

— Глянь, щенок очухался, — кивнул долговязый с серьгами.

Рыжебородый закупорил бурдюк, отёр губы и обернулся:

— Ну, здравствуй, паря… Пить хочешь?

Мирко, насилу удержавшись, чтоб не юркнуть обратно в меховое, безопасное тепло, помотал головой. И сморщился. В глазах зарябило, поплыло. К горлу подкатил комок.

— Экий резвый. Полежи, не дёргайся. Трясовицу ты подхватил. Да и бочину порвал знатно. Откуда ты такой бедовый приблудился только? — Рыжий верно истолковал зашуганный, дикий взгляд, поворотился всем корпусом и дружелюбно, насколько позволяла не слишком к тому привычная физиономия, улыбнулся: — Я — Рагва Линтвар, двадцать второй колдун Сартана. Возглавляю отряд этих вот славных хлопцев. А тот глазастый дрын, что телегу подпирает — мой помощник, Вальфэ Вадан. — Скуластый легонько пригнул голову, блики на серьгах подмигивали и мерцали. — Тридцать седьмой колдун Сартана… но тебе это, должно быть, ни о чём не говорит, — проказливо ухмыляясь, фыркнул назвавшийся Рагвой.

Мирко нерешительно пожал плечами в своём пропахшем травяными настоями убежище. Остальные «славные хлопцы», не слишком от занятий отвлекаясь, исподволь наблюдали за происходящим. В открытую пялился только страхолюд, даже шитьё на время отложил.

— Я к тому назвался, чтоб ты не трусил лишнего. Мы — не сброд какой, разбойники иль торгаши, сам знаки видишь. — Мальчик с любопытством покосился в указанную бородачом сторону, на странные рисунки, ни о чём ему не говорившие. — Иргибские Псы. Посланы высочайшим распоряжением навести покой и добронравие в здешних краях.

Вещун сообразил, что скрывалось под витиеватыми закорючками, намалеванными на укрывавшей телеги крашенине, и охнул. Баре-колдуны истребляли нежить вроде той, что уничтожила Овражки, и защищали людей.

— Выжлецы! — не удержавшись, воскликнул Мирко.

— Ишь, как радуется, — фыркнул страхолюд и колупнул шилом в зубах. — Знать, припекло.

— Тише, Блажен, — благодушная улыбка раздвигала бородищу. Но наблюдал за мальчиком Рагва пристально. — Сам видал, каким его Вадан привёз. Настрадался малой…

— Настрадался так настрадался, — потянул плечами одноглазый, продолжая сутулиться. — Ты его лучше спытай, откелева он такой, настрадавшийся, вывалился. Не из Паданцев же, навроде.

Рыжебородый Линтвар обстоятельно кивнул:

— Расскажет, куда он денется? Так как, говоришь, зовут тебя?

— Мирко, — сглотнув саднящий комок, поспешно сознался мальчик. — С Овражек, хутора на Причудине.

— Беглый? — сощурил бледные, в сумерках почти светящиеся колдовские зенки Рагва.

Парень непонимающе поморгал, разглядывая посмурневшие лица.