сожгли межевой острог. Остальная дворня поддержала предприятие. Потом явился запустень. Сожрал сперва хозяина, а там, его лицом пользуясь, и прочих «домочадцев». Потом подъел собак и лошадей.

— Потрясающе, — скрипнул челюстями счастливый наследник. — Ойона с Мейнартом похоронили?

— Обоих съели, — пожал плечами пергаментно невозмутимый дух. — Упыри ж.

— Окаёмы82, — буркнул старший Адалин, растирая лицо. — Как же я устал…

— Устал? — Бездонные глаза как будто заблестели. — А кто, по-твоему, во всём этом виноват?

— И кто же? — криво выскалился Упырь.

Дух ожиданий не обманул:

— Не ты ли сам, вот здесь же, в этом зале…?

— Молчи, — помертвел физиономией старший Адалин.

— А ведь отец тебя предупреждал… — Сухие губы тоже искривило подобие оскала. Глаза загорелись, как два каганца. — Ты, мальчик, всегда был самовольным. И всё, произошедшее здесь — твоя вина.

— Да вот ещё, — небрежно хохотнул Фладэрик, пытаясь схорониться за насмешкой. Не вышло. Дух говорил правду. И правду эту прелагатай знал.

— Тебя предупреждали, — напомнил призрак глухо. — Но я повторю. Повторю речь твоего батюшки, здесь же, в этих самых стенах произнесённую. Потому что, как видишь, всё сбывается по сказанному им.

Фладэрик прикрыл глаза: память, неумолимая, жестокая и неотступная, жгла сердце раскалённым добела тавром.

— Род Адалинов почётен и древен, испокон веку он служил долине Олвадарани и госпоже Каменной Розы. Многие столетия входил в число Благородных родов Долины как опора престола Её Величества. Никто из твоих предков не запятнал себя бесчестием.

Или просто на том не попадался, переиначил на свой лад старший Адалин, но перебивать не стал.

— Твои предки чтили закон и уважали обычаи. За что Королева и пожаловала в незапамятные времена Найдэрику Верному титул и домен.

Фладэрик покивал. Эти радости в него вбивали в детстве с особым тщанием и изредка тычками.

— Скорбен дом тех, над кем простёрлось проклятье бесчестия. Нет хуже преступления, чем запятнать имя предков. И проклясть свой род. — Дух развёл руками. — Я вижу твоё сердце, мальчик. Оно отравлено гордыней. Сила твоя стала жестокостью, а смелость превратилась в бесстыдство. Напрасно ты счёл, будто произнесённое здесь, в стенах наследного поместья, на обагрённой жертвенной кровью, завещанной тебе земле, канет без последствий. Твой батюшка — да хранит в мире его покой вечная слава — был добр. Он простил тебя и твою горячность. Он любил тебя и уповал на твою мудрость. И он по мягкосердечию своему и по чрезвычайной любви к тебе ошибся.

Упырь слепо таращился в вечность. Вечность не реагировала. Как и жуткий дед с горящими глазами.

— Помнишь это, мальчик? — Ответа дух не ждал. — Помнишь, как кричал тут и бросался оскорблениями, как отрёкся от отца и предков? Как проклял этот род? Взгляни, к чему это привело, — неумолимый призрак обвёл зал широким взмахом перламутровой руки. — Все мертвы, а дом разрушен. Тайдэрик мог проклясть тебя навеки, мог, точно так же отказаться от тебя и тем самым спасти Адалин. Не мне судить его. — Выглядело прямо противоположным образом. Фладэрик подозревал, будь воля привидения, в колыбели бы удушил сквернавцев, причём обоих. — Ведь ты был горячо любим ими. Когда ты хворал в детстве, матушка просиживала у твоей кровати дни и ночи, сплетала заговоры, не подпускала слуг. Ты разбил её сердце. И оскорбил отца. — Бледное лицо скривилось в гримасе презрения. — Дела минувшие. Тем паче, батюшки твоего уж нет под этим небом. И, Князья свидетели, он не держал на тебя зла.

— Знаю, — угрюмо бросил старший Адалин.

— Умирая, он благословлял тебя.

— Я знаю, — Упырь окончательно побелел и говорил чуть слышно.

Призрак лишь пожал плечами:

— Но ты по-прежнему живёшь во власти страстей и подлых чувств, достойных челяди, не господина. А ведь отец предупреждал тебя: ты заблуждаешься, принимаешь блеск битого стекла за драгоценность.

Адалин вздохнул: следовало признать, прозорливость батюшки настораживала и удручала. А пуще того — злила.

— Помнишь, как ты кричал тут о любви? Что ты кричал… и в чём клялся? Отрёкся от отца и матери, проклял собственное имя, чем навлёк бесчестие на весь род. К чему это привело? Ты сам призвал сюда и лихо, и запустение. Оглянись вокруг: отец мёртв, преданный Ойон убит, Мейнарт затравлен псами, поместье опустело, а сам ты, неприкаянный, носишься по свету без приюта и цели.

— Чего ты хочешь, дух? — устало бросил старший Адалин. — На мне род не пресечётся. Папенька с маменькой позаботились, состряпали наследника, стоило отвернуться. И не прикидывайся, я знаю, как всё было. — Дух стыло усмехнулся, но смолчал. — Не беспокойся, Радэрик тебя не разочарует. Истинное олицетворение лощёной куртуазности о белых рюшах и очах невинных. Истинный вельможа, ни тени челядинца. Доволен?

— Ты любишь брата, — внезапно заключило привидение и снова облизнулось змеиным языком.

Упырь, осёкшись, сдвинул брови.

— Разумеется. Что за дурацкий перескок?

— Он тоже пострадает. Пострадают все, кто соприкоснётся с этим родом. И ты, хоть трижды проклял это имя, останешься Хозяином, старшим в семье, владельцем домена и всех титулов.

— Да будь оно неладно! — огрызнулся Фладэрик, намереваясь встать. Но тело не повиновалось, а чернота выплеснулась из жутких глаз и потекла смолой под ноги.

Под пыльным сводом зала эхо множило причудливый узор осколков назидания. И как Упырь ни прислушивался, связь уловить не получалось. От камина пахнуло подвальной затхлостью и тленом. В чугунном кружеве обрешётки взвихрился подхваченный сквозняком изумрудный пепел и засеребрился в темноте.

Фладэрик моргнул, сердито растёр переносье: сажистый прах свивался языками призрачного пламени цвета халцедона. Пыльная взвесь уже напоминала туман над гатью. Слова сливались в монотонный гул. А по стенам, ломаясь и корчась в жутких судорогах, расползались тени.

Упырь и сам не понял, уснул ли он или вновь провалился в зыбкие тенета Кромки.

Пьянящий дух костров Бовтуня мешался со сладковатым ужасом истлевших, обомшелых городищ, что брошенными трупами гнили на пустошах без погребения на радость стервятникам всех мастей.

Адалин с трудом, оскальзываясь в топком глинозёме, обрывая пучки сизой травы, резавшей пальцы не хуже осоки, выкарабкался из пологого распадка, раскисшего болотиной. Косой дождь стегал в лицо и вспенивал окрестность. Оглушённый подвываниями стихии и ударом, выбившим из седла, Упырь затряс головой, попытался разглядеть происходящее сквозь мрак.

Визг подрубленной кобылы ещё вибрировал в голове.

Что-то сверкало и рвалось. Фладэрик, шатаясь, выдернул саблю из перепачканных жирной грязью ножен и зарычал. Огни на стенах Дор Гравэнна сливались золотыми полосами. До предместья считанные вёрсты, уже учуять можно. Но кто догадается караулить нежить вдоль Огнянки, проржавленных пустошей, что вгрызались в лесистые эскеры западного Ваэррагена?.. И кто сподобится так ловко бросить колдовскую сеть?

Дор Гравэнна, здесь их с отцом некогда