Мы подходим к перекрестку, где маршрут раздваивается. Указатель сообщает, что дорога побольше – это Императорская тропа. И через просвет в ветвях кедров мы теперь смотрим на увенчанную белой шапкой гору, сияющую на ярком солнце.

– Вот это да… – шепчу я.

– Здорово, правда? – говорит Леннон. – Коричневый пик слева – это гора Топаз, а серая, зазубренная гряда слева – гора Удар молнии. Она стала могилой для очень многих альпинистов.

Странно… этот хребет совсем не выглядит убийцей. Наоборот, на вид прекрасен. Величествен. Да, теперь я понимаю, почему так говорят о горах. Я простираю в стороны руки и наполняю легкие чистым воздухом. Меня что-то жалит, и я хлопаю себя по руке.

– Кстати, здесь начинается территория комаров, – говорит Леннон, поворачивается и тычет пальцем в свой рюкзак: – Покопайся во втором кармане. Там есть небольшая бутылочка репеллента от насекомых.

Я расстегиваю на кармане молнию, сую внутрь пальцы и отыскиваю искомый пузырек. Мы по очереди мажемся маслом с запахом цитронеллы, от которого у меня слезятся глаза. Израсходовав на себя приличное количество репеллента и защитившись от комаров, мы тут же встаем на тропу, прорезающую кедровую рощу. Проходит совсем немного времени, и с нами происходят две вещи: во-первых, мы видим впереди других туристов, а во-вторых, эти туристы поднимаются наверх по вздымающемуся пролету гранитных ступеней, высеченных в горе.

– Блин! Это еще что такое? – спрашиваю я.

– Императорская лестница, – говорит Леннон, приподнимая брови и кивая головой.

На нем растянутая черная вязаная шапочка с изображенным на ней черепом, из-под которой торчат непослушные пряди волос. Мне бы тоже хотелось прикрыть чем-нибудь то стихийное бедствие, в которое превратилась вьющаяся шевелюра на моей голове. Природа неумолима.

– Мы что, попремся наверх по этим каменным ступеням? – спрашиваю я.

– Это не просто каменные ступени, Зори, а замечательная природная лестница, – возвышенным голосом произносит он, – в конце XVIII века в этой гранитной скале вырубили свыше восьмиста ступеней. Во время ее сооружения умерли три человека, и с тех пор здесь почти каждый год кто-то гибнет. За последние десять лет пятнадцать погибших. На сегодняшний день это самая смертоносная тропа во всех заповедниках США.

– Что? – в страхе говорю я.

– Не переживай, – ухмыляется он, – умирают здесь обычно придурки, когда сваливаются с края, пытаясь проделать очередную глупость. Когда немного пройдем по ней, ты поймешь все сама. Если бы здесь был Бретт, я бы оценил его шансы на выживание пятьдесят на пятьдесят – он наверняка не смог бы устоять перед зовом смерти. И от этого мне, можно сказать, хочется, чтобы он действительно сейчас оказался рядом с нами.

– Не очень-то мило с твоей стороны, – недовольно говорю я, но при этом невольно слегка улыбаюсь.

– Мы с тобой, – настаивает он, – будем держаться подальше от любых смертоносных ступеней.

– Э-э-э… я только «за».

– Вот и отлично. Тысячи туристов, обладающих элементарным здравым смыслом, каждый год поднимаются по этой лестнице и живут дальше, без конца об этом рассказывая. Это одна из главных достопримечательностей здешнего парка. Обещаю, тебе понравится. А на вершине нас ждет райское наслаждение.

– Горячая ванна с пиццей?

– Не совсем, – посмеивается Леннон, – но тебе точно понравится. На полпути остановимся и пообедаем. Вперед, Эверхарт! – с энтузиазмом восклицает он и, его лицо расплывается в заразительной улыбке.

И мы начинаем восхождение.

Мы примерно полчаса карабкаемся наверх по обычной тропе, перед тем как ступить на лестницу. Ее ступени широкие и грубо отесанные, по бокам их обрамляют прелестные дикорастущие цветы и кружевная трава. Они небрежно вьются вверх по склону горы, ее вершина расположена по ту сторону пика и скрыта от взоров. Ступени местами довольно крутые, кое-где немного раскрошились, но, если не считать натуги в лопатках, я, по правде говоря, не могу понять, почему они так опасны. Чем выше мы поднимаемся, тем громче где-то шумит вода – мне кажется, рядом протекает река, просто мы ее не видим.

Совершая это восхождение, я понимаю, что физически чувствую себя лучше. Не на сто процентов, но Леннон говорит, что тело должно привыкнуть к пешим походам. Это не гонка, а медленное и размеренное испытание на прочность. А первородный пейзаж решительно выступает в роли дополнительного стимула. Проблема похода в том, что он лишает тебя всего остального. Ты не можешь отвлекаться, чтобы проверять в Интернете свои странички. У тебя нет телевизора. Расписаний тоже не надо придерживаться. Только ты, твои мысли и ритмичные шаги ног, двигающихся по каменистой земле. И даже когда я пытаюсь не засорять мозг ненужными размышлениями, на общем фоне в нем идет напряженная работа – он молча пытается решить проблемы, которые я сама решать не хочу.

Такие, как Леннон.

И я.

Такие, как мы.

О минувшем вечере мы не обмолвились ни словом. Ни о том, что спали в одной палатке, ни, тем более, о смерти его отца. У меня в голове громоздятся многие вопросы, но я жду от Леннона какого-нибудь сигнала, означающего, что он готов на них ответить.

Но, может, я сама пока не готова эти ответы услышать?

Ненавижу затруднения и неловкие положения.

Минут через двадцать подъема по лестнице я чувствую, что и мои ноги, и голова вот-вот взорвутся. Ни внутренние раздумья, каким бы ни был их накал, ни великолепный окрестный пейзаж не могут отвлечь меня от боли.

– Все, больше идти не могу, – говорю я ему, с трудом переводя дух, – это самый худший в моей жизни эксперимент по восхождению по лестнице. Ненавижу эти тупые ступеньки. Ненавижу, ненавижу, нена…

– Успокойся. Мы преодолели ее почти что наполовину. Середина пути будет вон там, – говорит он, и я вижу, что в одном месте ступени действительно ненадолго обрываются.

За время нашего восхождения на гору площадки для отдыха встречались и раньше, однако эта представляет собой гранитное плато с несколькими высеченными в камне скамейками. Ее оккупировала семья туристов, отправившихся в поход с полной выкладкой, – двое ребятишек, мама и папа.

Они без конца горланят и что-то кричат друг другу, перекрывая рев все той же незримой реки. После того как вчера мы целый день не видели ни единой живой души, это зрелище меня пугает.

Леннон сбрасывает рюкзак на утопающую в тени скамью в той части плато, которая прилепилась к горному склону, я без сил опускаюсь рядом с ним, на мгновение замираю на краешке камня и только после этого расстегиваю ремни рюкзака.

Мы расположились в защищенной зоне, вроде бы публичной, но все же скрытой от посторонних глаз, и грохот реки донимает здесь не так сильно.

– Я совсем вспотела, – говорю я ему, – даже не помню, когда в последний раз до этого похода меня прошибал такой пот.