согласна, но теперь ветер подул в другую сторону, и вы, Николай Петрович, должны это помнить в своей деятельности. Ваша канцелярия будет во Франкфурте-на-Майне, вы должны побывать в Берлине, у Фридриха, и в Вене, у императора Иосифа, вы должны отвечать на письма членов Иностранной коллегии и на мои, если таковые последуют, граф. Европа с тех пор, пока я управляю Российской империей, коренным образом изменилась. Нужны новые взгляды и новые методы управления. В добрый путь!

Так началась дипломатическая карьера графа Николая Петровича Румянцева.

8 февраля 1782 года граф Николай Румянцев отправился в длительную заграничную командировку.

«Николай Румянцев, – писал Александр Трачевский, – принадлежал к поколению молодых екатерининцев, долго поддерживавшему предания блестящей императрицы, на глазах которой оно воспитывалось. Младшие екатерининцы разделяли со старшими живое чувство собственного достоинства и гордое национальное сознание. Но они были другого закала. Они получили более счастливое воспитание и отличались более широким кругом идей; но просвещение досталось им легко, просто, так сказать готовое. Они не вырабатывали его тяжелым опытом, как их отцы-самоучки, воспитывавшиеся на медный грош. Сравнительно с стариками, у младших екатерининцев больше упрямства и порывистости, чем характера и энергии, больше страсти рассуждать и говорить, чем жить и действовать. Они не боялись пера, как их отцы, и хорошо владели им; велика разница между лаконизмом и многословием этих двух поколений. Двадцатипятилетний Николай Румянцев не без блеска начинал тогда свою карьеру: вскоре о нем заговорили в Европе» (Трачевский А. Союз князей и немецкая политика Екатерины II, Фридриха II, Иосифа II. 1780–1790 гг. СПб., 1877. С. 68).

Фридрих II в ожидании русского посланника постоянно думал о России, Екатерине II, о своих интересах в России, о Никите Панине… Неужели все с такой тщательностью продуманное рухнуло? Ведь он надеялся, что Екатерина подхватит его план союза, будет ему благодарна за проницательность.

В кабинет Фридриха II вошел министр иностранных дел граф Гёрцбергер.

– Получены сведения, ваше величество, что русский посол граф Николай Петрович Румянцев прибудет в Берлин 1 марта 1782 года, то есть через несколько дней.

– А я все голову ломаю, граф, где я просчитался. Конечно, Иосиф одержал победу в битве за баварское наследство, но и мы, Гогенцоллерны, выиграли эту войну в политическом значении, все мелкие князья поверили в нашу серьезную патриотическую роль, прусский король начал приобретать ту национальную популярность, которую он искал всю свою жизнь. Мы убедили немцев, что имеем искреннее желание утвердить Союз немцев как начало объединения германских народов в единое государство. Что вы скажете?

– Вы просчитались, государь, тогда, когда подумали, что Екатерина II не может быть самостоятельна, вы поддались самообольщению и подумали, что сумеете по-своему направлять ее европейскую политику, по-прежнему верили, что русские министры бессмысленные невежи, а Никита Панин по-прежнему всемогущ. Но в министерстве сейчас заправляют другие люди, особенно активен Александр Безбородко.

– Так проложите к нему пути!

– Уже пытались. Он неподкупен.

Выехав из Петербурга, Николай Румянцев не мог отрешиться от мыслей, которые императрица внушила ему во время их разговора. «Доселе не понимают Германской империи, – размышлял Николай Румянцев по дороге в Берлин, – потому что судят о ней или лица, принадлежашие к ней и, следовательно, заинтересованные, или же французы – плохие наблюдатели, вследствие их суетливости. А Германию нельзя наблюдать без изучения, порой скучного и тяжелого. Немецкие министры засели на конституции своей империи. Заметив здесь какую-то канву республиканской формы, они стали раздувать эту идею: и все возмечтали о себе слишком много, любовь к отечеству выродилась в личный интерес, а личный интересен мелочен. И что же вышло? Вместо широкой идеи явились узкие мыслишки. То, что должно быть трудом министра, стало не более как делом педанта. Французам всюду чудится их Версаль. Они, правда, изучили фюрстов и их министров и получили перевес, но не могут сохранить его, ибо пасуют, как скоро заговорят о германской конституции. Ее трудно постигнуть: нужно изучать ее в книгах и в людях. Это может сделать русский: он посторонний для германских интересов, как француз, но обладает немецким прилежанием и обдуманной настойчивостью… Все, кто провожал меня в Берлин, восхищались прусским королем Фридрихом, хоть ему под семьдесят, но ум и память его просто великолепны, он полководец, он руководитель государства, которое из мелкого герцогства стало одним из крупных европейских государств, и ни одно из европейских решений не обходится без прусского короля. Отважный и хитрый немец, полководец, один из руководителей Семилетней войны, французским владеет лучше, чем немецким, воспитан на французской литературе и философии, переписывался с Вольтером и энциклопедистами… Но каков его итог?»

А чем он сам может похвастаться?

Александр Безбородко писал фельдмаршалу Румянцеву о положении Николая Румянцева в обществе малого двора: «…Быть праздным зрителем мелких сцен придворных или хотя бы актером в них с опасностью для себя никогда не было целью намерений. Он имел в виду всегда достигнуть употребление его к делу и преимущественно в дипломатическом корпусе: к сему он всегда приготовлял себя по склонности к чтениям книг и дел и содержанием себя в знании про связь в оных… Граф Николай Петрович имеет для него еще два неприятных свойства, первое: что он сын ваш, человека коего славе, сколько он завистлив и исполнен недоброхотства, я могу сам быть наилучшим свидетелем; второе: что он весь исполнен благородных мыслей…» (Письма А.А. Безбородко к графу П.А. Румянцеву. С. 82).

Неожиданно для него самого дурные слухи о Николае Румянцеве, в которых явно проглядывало стремление унизить, стали курсировать в дворцовых кругах. Особенно ярко это проявилось, когда Мария Федоровна стала выделять умного и яркого Николая Петровича. Она часто вызывала графа, давала ему поручения, по исполнении они подолгу разговаривали. Мария Федоровна, родив Александра и Константина, двух наследников русского престола, полностью отдалась наплыву любовных чувств. В «Русском биографическом словаре» скупо говорится об этих чувствах: «…а тем временем, отправляя придворную службу при Дворе великого князя, постепенно приобретал все более и более расположение не только последнего, но и его молодой супруги» (РБС. СПб., 1913. Т. 13. С. 495).

Александр Иванович Тургенев (1784–1845), друг и единомышленник П.Я. Чаадаева и многих известных литературных деятелей, собрал за свою жизнь книгу «Российский двор в XVIII веке», и его потомки опубликовали ее в XIX веке. Свидетельства английских и французских дипломатов в Петербурге в XVIII веке дают объективную и субъективную картину нравов и взаимоотношений в высшем обществе, пишут о русской императрице и главных ее сотрудниках. Вот лишь некоторые документы.

13 февраля 1778 года английский посол господин Гаррис писал в Великобританию: «Я нахожусь здесь