Найл подавляет смешок – теперь они с солистом «Голубого рая» кровные братья навек; однако дар Лайрона его не удивляет. На мгновение ему становится совестно за то, что он подозревал всех этих людей, хотя настоящий преступник разгуливал у него под носом.

– Простите меня, доктор. Вы всего лишь нарушили правило ради того, чтобы помочь человеку. Зря я обвинял вас.

– Я принимаю ваше извинение, – говорит доктор со сдержанной улыбкой. – Завтра с Сент-Винсента прибывает команда офицеров, чтобы переправить ваших подозреваемых в исправительное учреждение Белль-Иль. Ваш начальник согласен, чтобы вы взяли неделю или две на восстановление после такого серьезного ранения. Он допросит Филипа Эверарда утром.

Найл пытается сесть, но от приступа острой боли у него начинает кружиться голова. Доктор кладет прохладную руку ему на плечо.

– Лежите спокойно, иначе рана не затянется. Жмите на кнопку, если что-то понадобится.

– Как Саша?

– Она вчера вечером пришла в сознание, и я извинился за свои действия. Завтра утром, если ее дела пойдут на лад, я отправлю ее выздоравливать домой.

– Мне надо в участок. Может кто-нибудь отвезти меня туда?

– Не глупите. – Доктор суровым взглядом пригвождает его к месту. – Вы остаетесь в больнице на следующие сорок восемь часов. А теперь спите, я зайду к вам попозже.

Найл не сопротивляется, когда его глаза закрываются. Возле кровати появляется Мама Тулен с охапкой орхидей, и ему кажется, что она – часть его сна. Она выглядит африканской королевой, ее переливчато-синее платье украшено желтой парчой. На ее лице нежность, и она гладит его по лицу.

– Как поживаете, молодой человек?

– Уже лучше, Мама. Скоро снова встану в строй.

– Геде все еще на перекрестке, Соломон. Будет еще одна смерть, прежде чем он покинет остров и оставит его в покое; не допусти, чтобы это была твоя смерть.

Тулен целует его в щеку, и Соломон засыпает самым глубоким за свою жизнь сном. Когда детектив просыпается, свет уже другой, он мягче и окрашивает палату в тусклые охряные тона. Садиться больно, но Найлу плевать. При каждом движении ребра пронзает такая боль, что на глаза наворачиваются слезы, однако он не может оставаться в кровати. Звонит Лили, затем с трудом встает – как раз в тот момент, когда в палату входит леди Ви. Она, как всегда, в светлом, как всегда, элегантная, видно лишь несколько синяков.

– Леди Ви, я слышал, вы спасли мне жизнь… Вы самая отважная женщина на Мюстике.

Она ласково улыбается.

– Ты тоже спас мне жизнь. Я рада, что в Ассоциации девочек-скаутов меня научили оказывать первую помощь. Не важно, насколько велика рана, – нужно любыми способами остановить кровь.

– Если б вы этого не сделали, меня бы здесь не было.

– И для всех нас это было бы большое горе, – говорит она, подходя ближе. – Как все ужасно получилось, правда?

– По крайней мере, мы нашли убийцу.

– Каковы наши дальнейшие действия?

– Мой босс собирается завтра утром допросить его, потом до суда его будут держать в тюрьме.

Лицо леди Ви становится жестче.

– Нельзя, чтобы лавры достались твоему боссу, когда всю работу сделали мы с тобой. Ты заслужил повышение, а мне нужно из первых уст услышать признание Филипа.

Найл с трудом усмехается.

– Я знал, что вы именно так к этому и отнесетесь. Скоро здесь будет Лили на вашем багги. Поехали в участок вместе.

– Отлично. Твой брат принес тебе чистую одежду. Давай я помогу тебе надеть рубашку. А потом, после того как мы повидаемся с Филипом, ты вернешься сюда отдыхать.

– Доктору не понравится, если я покину медцентр.

– Тебе это так важно? – Она наклоняется к нему и пристально смотрит на него. – После прошлой ночи нас уже ничто не остановит.

Найл одевается, и его пронзают новые приступы боли, однако торжествующий тон леди Ви придает ему сил. Он так сосредоточен на предстоящей задаче, что перестает замечать боль.

Шторм «Кристобаль» атаковал полицейский участок в полную силу. Крыша сорвана, двор завален ветками, с дерева свисает старый велосипед… Однако все это проходит мимо внимания Соломона. Завтра власть перейдет к детективу-инспектору Блэку, а пока главный тут он, и нам обоим нужно узнать, зачем Филип совершил эти дикие преступления. Мы вместе идем к входной двери, оставляя Лили ждать нас в багги.

Я не готова к той душевной боли, что охватывает меня при виде Филипа. Я знаю его тридцать лет и всегда считала его чувствительной натурой, нуждающейся в моей поддержке; оказывается, он лучший актер всех времен и народов… Он так ловко водил меня за нос, что я не сдерживаю свои эмоции.

– Леди Ви, вы готовы? – спрашивает Соломон.

– У меня бывали и лучшие дни, зато он, слава богу, больше не сможет навредить никому из нас.

– Нам нужно полное признание; возможно, он откроет нам больше, если вы изобразите сочувствие. Я буду записывать каждое его слово.

– Постараюсь.

Мы с Соломоном проходим внутрь. Филип сидит по-турецки на полу камеры и смотрит на небо в окне. Он не реагирует на нас, когда мы садимся на скамью напротив, зато я получаю возможность разглядеть его. В памяти всплывают обрывки историй, которые Филип рассказывал мне все эти годы: о детстве в нищете, о болезненных разрывах отношений, причину которых он мне так и не объяснил. Вспыльчивость Филипа стоила ему и актерской работы из-за его стремления мстить своим звездным коллегам в тех случаях, когда он считал, будто они отняли у него славу. Почему я не заметила, что он так и не избавился от злобности?

После нескольких минут тишины Филип наконец-то заговаривает.

– На небе ни облачка. Кажется, этот оттенок называют небесно-голубым, да?

– Лазурным, я бы сказал, – отвечает Соломон. – Бирюзовым с налетом желтого.

– Может, ты и прав. – Филип облегченно улыбается. – Соломон, мне жаль, что ты вчера получил увечье. Сопутствующий ущерб – это всегда печальный факт.

Детектив держит рот на замке. Кажется, он понимает, что молчание – лучший путь к получению информации; мало кто способен выдержать его зияющую пустоту.

– Ви, я рад, что ты здесь. Я хотел попросить, чтобы тебя позвали, потому что наши с тобой беседы всегда успокаивали меня. – Филип чуть-чуть поворачивает голову, но все равно не хочет встречаться со мной взглядом. – На мнение всех остальных мне плевать. Ты единственная, кто во всем разобрался.

– Тебя выдали вещи из ящиков в твоем письменном столе. Они показали, как много ты скрываешь; не только сигареты, которые иногда покуриваешь, но и свою тоску по театральным ролям. Ты же начинал на сцене, с Ибсена и Чехова, да?

– Голливуд сделал из меня типаж. Они брали меня только в романтические комедии, и больше никуда.