– Завтра утром узнаем, – ответила она, переводя взгляд на искусанную ногу Атли. Окунула чистую тряпицу в отвар и приложила к первой ране. Атли не сопротивлялся. – Он твой пленник?

– Друг.

– Друг-чернокнижник?

– Долгая история.

Василиса кивнула, обвязывая следующую рану.

– А ты? – спросил Атли.

– Что я?

– Когда мы виделись в последний раз, ты была мертва.

– Долгая история.

Атли тоже кивнул. На сегодня этого объяснения было достаточно. Им обоим.

– Я сначала не узнал тебя.

– Кирши при встрече попытался меня убить, – усмехнулась Василиса. – Правда, справедливости ради, я напала первая. Так что просто не узнать – не так уж плохо. Мы с тобой оба изменились.

Она указала пальцем на шрам Атли и наклонила голову, демонстрируя паутину собственных. Атли поджал губы, опустил взгляд, и, кажется, только теперь заметив, что сидит голышом, натянул на себя простыню.

– Ты прости, что вот так накричал на тебя и схватил, – сказал он.

– Ничего. Друзья… это важно. – Василиса многозначительно посмотрела в покрасневшие глаза Атли. Его щёки мигом вспыхнули, и он поспешил спрятать лицо в ладонях.

Некоторое время они сидели молча, пока Василиса обрабатывала раны. Когда чародейка взялась за верхнюю часть туловища, то заметила, что плечи Атли странно подрагивают. Она ничего не сказала, продолжив накладывать повязки. А когда закончила, обняла Атли.

– Я рада, что мы снова встретились, – прошептала она.

Атли всхлипнул, жалостливо, тихо и очень по-детски. Его сильные руки обхватили Василису, и горячая, влажная от слёз щека прижалась к её щеке. И сердце чародейки затрепетало, сделавшись большим-пребольшим, занимая всю грудную клетку целиком и не оставляя в ней места печали.

– Я счастлив, что вы живы.

24 О чём поёт сорока

Сорока кидала сырое мясо гулям, заменившим собак на царской псарне. Они толпились и тёрлись друг о друга в жуткой тесноте, медленные и ленивые – мясо щедро пропитывали зельем из сон-травы, чтобы держать чудищ в узде.

Сорока кидала мясо, а из головы всё никак не шли ожившие кролики, которых леший отпускал на волю. Выходит, всё это время… Сорока сглотнула, вспоминая торчащие рёбра лешего и жуткие бугры его позвоночника. Лешие – самые загадочные лесные существа. Никто не знал ни их происхождения, ни природы их сил, ни образа жизни. Сорока не понимала, что скрывалось в голове лешего, но отчего-то он тратил и без того иссякающие силы на то, чтобы возвращать к жизни убитых кроликов. Чудище, не умеющее говорить, – умело ли оно любить?

«Человек сотворен для любви и во имя любви», – всегда повторяла Видана. Наверное, это она и разглядела в Леле и поэтому привела его к Чернобогу. Сорока тоже это видела, с той самой минуты, как впервые взглянула ему в глаза. Поэтому он спас Атли? Потому что не мог примириться с его страданиями? Поэтому и сама Сорока каждый день обрабатывала раны своего врага, когда Зоран покидал тронный зал? Поступала ли она так из любви, которой учила Видана? И можно ли любовью отвоевать свободу?

Грудь рвало от противоречивых чувств. Сорока скрипнула зубами, бросила гулям последний кусок мяса и выскочила из псарни. У ворот, скрестив руки на груди, стояла Огняна.

– Зоран желает тебя видеть, – сказала она и запахнула меховой плащ, прячась от поднявшегося ветра. Пошёл снег.

Сердце провалилось в живот, и Сороку бросило в жар.

– Что-то случилось?

– Не знаю, он не сказал. Велел тебя привести. – Огняна развернулась и быстрым шагом пошла к царскому терему.

– Почему он тебе приказывает? Я думала, все Первые равны. – Сорока сказала это быстрее, чем успела подумать.

Огняна смерила её холодным взглядом. Впрочем, было в её голубых глазах что-то ещё. Сожаление?

– Не задавай подобных вопросов, девочка, – сказала она. – Наши отношения с Зораном тебя не касаются. Делай свою работу молча и проживёшь долго.

Сорока в этом сомневалась.

– Почему Видана отказалась примкнуть к вам? – Прежде её не интересовал этот вопрос, но теперь вдруг показался очень важным.

– Ты меня не поняла? – одёрнула её Огняна. Сорока продолжила выжидающе смотреть, и та вздохнула: – Видана сказала, что всё изменит время и не нужно подгонять его кровью. Бубнила что-то о том, что перемены уже на пороге и нужно только потерпеть. Ну, уж ей ли не знать, что бездействием ничего не поправить. Мы пятьдесят лет ждали и пятьдесят лет терпели. Наблюдали за тем, как гибнут наши братья и сёстры. Ты потеряла семью из-за того, что Видана наблюдала.

Огняна говорила зло и горячо, сжимая и разжимая кулаки. Сорока уставилась себе под ноги. Валенки проваливались в свежий рассыпчатый снег, и он тихо похрустывал. Ветер кусал щёки.

– Ты её не простила? – спросила она.

– Иногда бездействие хуже ножа в спину, – ответила Огняна. – Особенно в такое время. У неё не было права оставаться в стороне. Ни у кого этого права нет.

Стражники открыли перед ними двери, пропуская в царский терем. Навстречу вышла группа просителей – купцы и дворяне, которые остались в городе, склонили голову перед новой властью и теперь пытались вести с этой властью дела.

У дверей тронного зала Огняна удержала Сороку за локоть и развернула к себе.

– Скажи, что Лель тебя заставил, – зашептала она, до боли впиваясь пальцами в руку, и Сороку будто с размаху ударили под дых.

– Ч-что?

– Скажи, что он заставил тебя, угрожал, обманул, и, возможно, Зоран простит тебя. Умоляй его тебя простить. На коленях ползай, поняла?

Дверь зала открылась, и Огняна толкнула Сороку внутрь прежде, чем та успела хоть что-нибудь ответить. В висках застучало. Они знают. Они всё знают. Сорока упала на колени, но не потому, что стремилась повиниться, а потому, что просто не могла стоять на ослабевших от страха ногах.

Зоран сидел на троне и лениво наблюдал за ней, подперев голову кулаком.

– Знаешь, что меня всегда раздражало в Видане? – протянул он. – Совершенно неуёмное человеколюбие, заразное, как Хладная хворь, и не менее опасное. Я и сам долго верил в её мечты построить прекрасный мир, свободный от лжи и войн, в котором все друг друга любят и спасают. Видана умеет убеждать, а ты, наивное дитя, готова верить. Жаль, что её мечты оказались далеки от реальной жизни, где приходится сражаться за то, чтобы выжить. Особенно если ты не похож на других.