Старик взял ее руку в свою. Он все еще носил обручальное кольцо: евреи дарят их друг другу с десятого века как знак любви и верности. Его кольцо было украшено иудейскими символами удачи, выполненными филигранью из золота и синей эмали. Старик берег его как величайшее сокровище и носил, не снимая, так давно, что с трудом стянул с распухшего сустава. На пальце осталась глубокая вмятина – след супружеской жизни. Абрахам попросил Марию отдать кольцо Самуэлю и сказал, что, когда он умрет, его тело надо будет завернуть в белую ткань и зарыть без гроба в землю, чтобы он стал с нею единым целым. Он успел привыкнуть к жизни на суше и полюбить Нью-Йорк. Море осталось только в его памяти. Никогда не знаешь, чего хочешь, пока не постареешь. Преклонный возраст – это тайна, которую невозможно раскрыть, пока ты не вступишь в ее лабиринт. Тернии, кровь, земля, любовь – части головоломки, которую Абрахам Диас держал в своей руке.

Когда он умирал, Мария рыдала, и слезы обжигали ее, оставляя на лице красные полосы. Абрахам попросил ее не плакать, а выполнить его последнее желание, в котором нельзя отказать. В последние месяцы он думал об этом каждый день, каждую минуту. Абрахам хотел, чтобы она заботилась о его сыне.

– Конечно, – заверила его Мария.

– Прошу тебя о всякой заботе, в которой нуждается мужчина. Всем сердцем.

Мария рассмеялась.

– Ну, это уж не ваше дело, – сказала она Абрахаму мягко, но решительно.

– Любовь – мое дело, – не унимался старик. – Давным-давно я был настоящим художником. Ты не знаешь, да и зачем тебе? Ты ведь мало что обо мне слышала. Я занимался этим до того, как начал ходить в море. Изготовлял самые красивые брачные контракты, какие только могут быть. Будущая невеста была готова просить домашних заплатить за мою работу самую высокую цену. Я готовил документ, используя всего лишь один кусок пергаментной бумаги, из которого маленькими ножницами вырезал геометрические формы и слова. Когда невесты видели брачный документ, они рыдали, а женихи падали на колени, благодарные за то, что живут в этом мире. Поверь, я знаю кое-что о любви.

Марии пришлось наклониться поближе: его едва было слышно. Голос изменял старику, превратившись в шепот. Он весь словно светился изнутри. Мария открыла окна, чтобы его дух мог свободно покинуть тело. «Мы птицы, – однажды сказала Ханна. – Они сидят внутри нас, ожидая, когда можно будет улететь».

– Никто не сможет полюбить меня, – сказала Мария Абрахаму. – И не желайте, чтобы это случилось с вашим сыном.

– Я узнаю любовь, когда она есть, – настаивал старик. – Вижу ее в тебе.

Абрахам отдал ей кольцо и поведал тайну о любви, которую понял за время, проведенное им на земле. Потом он закрыл глаза. Больше сказать ему было нечего: старик уже находился не в своей комнате в Манхэттене в 1691 году, не в доме на Мейден-лейн. Абрахам был со своей женой, когда впервые ее встретил. Как красива она была с ее прямыми черными волосами, такими длинными, что она могла на них сидеть или заплетать на голове так, что выглядела как королева с темной короной! Когда влюбляешься настолько сильно, время утрачивает свою власть. Это и была тайна, которую он раскрыл Марии. Последние слова, что он произнес.

«Что принадлежало тебе однажды, навсегда останется с тобой.

Будь благодарна, если прошла через этот мир, неся сердце другого в своей руке».

* * *

Абрахама Диаса похоронили на кладбище Первый Шеарит Израиль[41], около Чэтэм-сквер, завернутым в белую холстину, как он и хотел. Его опустили в могилу без гроба, чтобы он скорее стал частью земли. Абрахам был евреем-сефардом, которые странствовали по свету в поисках безопасного места, где можно спокойно жить и умереть. Они нашли то, что искали, на Манхэттене. Погребение состоялось в солнечный июньский день, прекрасная погода еще больше усугубила боль от утраты. Более уместны были бы дождь, или град, или черная буря, налетевшая с моря, стихия, от которой человек желает укрыться, а не этот дивный день. Женщины с покрытыми головами заняли свое место на краю собрания, мужчины надели молитвенные покрывала, сшитые женами и дочерями, и объединились, чтобы прочитать траурный кадиш, древнюю арамейскую молитву, декламируемую евреями в память умерших. Самуэль Диас не следовал предписаниям религии, но в позаимствованном у кого-то молитвенном покрывале вместе со всеми прочитал кадиш на древнееврейском и спел погребальные песни на португальском, как когда-то это сделал его отец в ночь, когда были убиты его близкие. Потом Самуэль опустился на колени и зарыдал. Он отказался стричься, его волосы падали на плечи. Хотя Диас-младший выглядел грубым мужчиной, его единоверцы никогда не видели, чтобы кто-то проявлял такую скорбь.

Незамужние женщины, наблюдавшие за ним, были тронуты таким искренним проявлением эмоций. Как мужчина может испытывать столь глубокие чувства? Что вообще таится в его душе? Если бы они это узнали, им открылась бы великая тайна. Замужние женщины взирали на мужей с неодобрением, поскольку при виде такого чрезмерного проявления скорби те отводили глаза. Для них это было чересчур: давно забытая история, когда им было лет по тринадцать. Став мужчинами, они заперли свои чувства на ключ, чтобы справиться с жестокостью мира.

* * *

Казалось, в ту ночь дом на Мейден-лейн опустел. Самуэль разорвал свою одежду – так принято делать тем, кто оплакивает близких. Семь дней он просидел за порогом дома, плача до самой темноты, даже когда шел дождь. Красивое лицо Самуэля опухло, он перестал разговаривать, как и опасался его отец. Зато пил ром и никак не мог остановиться, с каждой новой порцией алкоголя делаясь все более молчаливым и угрюмым. Когда Самуэль наконец вернулся в дом, Мария принесла ему отцовское обручальное кольцо, надеясь, что это заставит его говорить. Самуэль, сощурившись, стал разглядывать его при свете камина.

– Есть причина, почему отец отдал это кольцо тебе, – сказал он.

– Он хотел, чтобы ты хранил его.

Самуэль Диас покачал головой. Он знал, как его отец смотрел на мир, и понимал значение этого подарка. Это кольцо было посланием, и Самуэль был признателен за него отцу, надеясь, что и Мария его примет.

– Нет, он хотел, чтобы ты взяла его себе.

Мария покачала головой.

– Это фамильная драгоценность. Я не смогу этого сделать.

– Если бы он хотел отдать его мне, надел бы на мою руку, – возразил Самуэль. – Нет, оно должно принадлежать тебе. Нам следует выполнить его пожелание. – Встав на колени перед Марией, он надел кольцо ей на палец. – Вот чего он хотел. Чтобы ты стала моей.

Мария не хотела его обижать.

– Этого не случится, если я не соглашусь, а я не могу, ты же знаешь почему.