– Но ведь ты уже согласилась! Послушай, ведь этого нельзя отрицать: отец считал нас мужем и женой. – Настаивая на своем, Самуэль ставил себя в дурацкое положение, но его это мало волновало. – Вот почему он отдал кольцо тебе согласно нашей традиции.

Мария пыталась стащить кольцо, но оно сидело плотно: даже когда она намазала его мылом, застревало на костяшке пальца. Это казалось невозможным – ведь ее рука была намного меньше, чем у Абрахама.

– Кольцо приходится впору тому, кому оно должно принадлежать, – сказал Самуэль.

– Хочешь мне надоесть?

Самуэль пожал плечами. Ему не приходило в голову, что он может быть надоедливым. Понятно, что его иногда называли и куда более ругательными словами.

– Я пытаюсь донести до тебя правду.

Утомившись от спора, они поднялись наверх. Кровать была мала, но это не имело значения. Посреди ночи пошел дождь, но он им не мешал. «Еще раз и больше никогда», – говорила она себе, но то была ложь, обжигавшая ей рот, хотя она и не произносила эти слова вслух. Он заметил, что она носит сапфир, и громко рассмеялся. Самуэль был уверен, что Мария принадлежит ему, по крайней мере в постели, когда она просила его не останавливаться. Но утром, когда они сидели за столом друг против друга и Самуэль попытался взять ее за руку, она ее отдернула. Мария полагала, что они заключили молчаливое соглашение: никакой любви, никаких обязательств, а о браке и речи быть не может. Самуэль более, чем кто-нибудь, должен ее понять, – ведь он был свидетелем ее казни.

– Прошлой ночью ты хотела, чтобы я был с тобой, – сказал Самуэль. – Одарила меня милостью по случаю смерти моего отца?

– Это было ошибкой, – ответила Мария.

– Из-за проклятия? – Он едва сдерживал гнев. – Какая идиотская выдумка!

– Потому что слова обладают властью, и их нельзя взять обратно.

Самуэль Диас был практичным человеком, но во время странствий наблюдал удивительные вещи, в достоверность которых трудно было поверить. Чудеса изменили его, убедив, что в этом мире все возможно. Он видел золотых львов, гревшихся на солнце на Варварийском берегу, китов с длинными изогнутыми рогами, плававших под водой, звезды, падавшие с неба, попугаев, говоривших как люди, целые облака розовых птиц на побережье Африки, которые разом взлетали, словно по команде. И еще одним чудом была эта темноволосая женщина, которой он хотел добиться, чего бы это ему ни стоило.

– Проклятие может быть снято, – сказал ей Самуэль, убежденный, что способ чудесного избавления не столь уж сложно отыскать.

Мария покачала головой. Нанести ему вред – такой риск она не могла себе позволить.

– Продай дом или оставь его себе. Я найду другое жилье.

Диас говорил часа два. Он хорошо умел это делать, к тому же ему было у кого учиться. Самуэль рассказывал о львах и нарвалах, розовых облаках из птиц в небе. Поведал о том, каково ему было стоять на опушке леса и наблюдать за ее казнью на Холме висельников. Он сказал, что его сердце давно готово разорваться, оно подобно птице, рвущейся из клетки, чтобы оказаться рядом с ней. В ответ она покачала головой: сделанного не изменишь. Ведьма, наложившая заклятие на саму себя, не может разорвать его путы силой собственной магии. Ни один ритуал, к которому она прибегнет, не устранит нанесенного вреда. Такое когда-то случилось с ее матерью, а теперь повторяется с ней. Только одна женщина могла бы разрушить силу этого проклятия и снять его, но Ханны Оуэнс уже нет в этом мире.

– Если твой ответ «нет», оставайся здесь, – сказал Диас. – А я уйду.

Самуэль жалел, что не сказал ей о своей любви еще до дня ее казни. Ах если бы он признался сразу, на Кюрасао, когда решил, что жизнь его подходит к концу, и воспринял эту женщину как посетившее его чудо! Они сидели за столом друг против друга, и он не спускал глаз с Марии, пытаясь в подробностях запомнить ее облик: темные волосы, серые глаза, черное траурное платье с перламутровыми пуговицами, которое она носила с тех пор, как исчезла дочь, ее шею, ногти на руках в форме луны, биение сердца, красивый рот. Он многого еще не успел ей рассказать – сотни, может быть, тысячи историй, и с болью думал, что, возможно, ему никогда не удастся этого сделать. Ему следовало рассказать, как он наткнулся на магнолию, упал на колени и плакал, ошеломленный ее красотой. Следовало признаться и в том, что, когда они были с ней на «Королеве Эстер», он мечтал, чтобы плавание продолжалось и Бостон так и не появился бы на горизонте. Она должна была узнать, как он беспокоился о ее судьбе в округе Эссекс и как волнуется о ней до сих пор.

Самуэль встал так поспешно, что стул пошатнулся и упал.

– Если ты велишь мне уходить, если ты действительно этого хочешь, на этот раз я не вернусь.

Мария Оуэнс отвела глаза – так он получил ответ.

Марии показалось, словно что-то пронзает ее насквозь, – это Самуэль выходил из дома и шел через сад. Мальва, сирень, подсолнечник, лаванда, тимьян – все эти растения, одно экзотичнее другого, он привез ей. Если бы Абрахам по-прежнему оставался с ними, у них еще оставался шанс: старик был не только умен, но и убедителен. Когда Самуэль вошел в сад, ему показалось, что он мельком увидел отца, сидевшего, откинувшись в своем любимом кресле, рядом с грядками бобов и латука, но то была лишь тень. Что ушло, то ушло. Земля была жирной, аккуратные ряды зеленевших растений наполняли воздух ароматом. Стояло подходящее время года, чтобы высадить дерево, привезенное с Сент-Томаса и забытое после возвращения. Его корни были завязаны в мешковину, листья все еще покрыты морской солью. Это не была магнолия, которая заставила бы самую своенравную женщину влюбиться, не важно, проклят он был или нет. Корни китайского ясеня приживутся не скоро, после того как опадут и распылятся красные цветки. Самуэль надеялся, что дерево выдержит прохладный климат Нью-Йорка, и всячески старался ему помочь, выбрав укромное место за сараем, где оно спасется от зимнего ненастья.

Траур завершился. Самуэль разорвал рубашку и в знак своего горя, имевшего теперь уже две причины, остриг волосы, а потом рыдал семь дней. А когда семь дней прошли, уехал, оставив большую часть своих вещей в сарае, – ему мало что было нужно в этом мире. Он не стал тратить время на прощание и не собирался возвращаться. Без любимой его ничто не держало. Но он будет все время думать о Марии и задавать себе вопрос, почему, если он ей не нужен, на седьмой день, когда он уезжал, она стояла в дверях. Будь она другой женщиной, Самуэль мог бы поклясться, что глаза у нее были на мокром месте.

Слезы ведьмы обжигают, выворачивая ее наизнанку. Их вообще не должно быть, но, когда слезы набегают, остановить их очень трудно. Если ведьма не проявит осторожности, она может утонуть в собственных слезах, которые опаляют землю под ее ногами. Глядя, как уезжает Самуэль, Мария думала о похороненном за милю отсюда Абрахаме, эксперте в вопросах любви, который перед смертью сказал, что видит в ней любовь. Она выглядит как голубица, но это лишь обманчивая внешняя оболочка. Некоторые думают, что любовь спокойна и безмятежна, но это не так. Любовь как волк. Если ты откроешь дверь и позовешь ее войти, тебе придется опуститься на колени и назвать ее по имени. Ты должен это сделать, не важно, проклят ты или нет.