Когда пирог был готов, Мария поставила его остыть на подоконник. И он стоял там, красный, как сердце, с подрумяненной коркой, прекрасно выпеченный. С тех пор она пекла пирог каждую неделю, и мякоть яблок всякий раз меняла цвет с белого на красный. Прохожие втягивали ноздрями ароматный запах и вспоминали о доме, многие мечтали вновь обрести своих любимых. Этого и хотела Мария. Единственное, чего она желала в этом мире, – выглянуть из окна и увидеть свою дорогую девочку, которая идет к дому по мощенной камнем дорожке и распахивает дверь.

II.

Когда вновь прибывшие попадали в округ Кингс, изначально именовавшийся первыми голландскими поселенцами Брекелен, они оказывались в краю болот и снежно-белых облаков, где горизонт бесконечно тянулся синими полосами, пока не встречался с морем. Эта низменность напоминала голландцам о доме, многие из них опускались на колени и рыдали, попав в дикое место, где в небе было полно уток и гусей, а в ручьях прыгала рыба. Грубые работяги, фермеры и рыбаки, построили первые деревни на земле, где раньше жили индейцы ленапе до того, как их поубивали и вытеснили отсюда сначала голландцы, а потом англичане, сменившие первоначальных завоевателей. В мире, начавшемся с убийства, всегда царила жестокость, как бы ни были красивы берега и море.

В этом округе голландцы основали пять городков, а в шестом, Грейвсенде, селились те, кто хотел исчезнуть из своей предыдущей жизни. Грейвсенд построили в 1645 году на участке земли, первоначально принадлежавшем леди Деборе Муди и ее сыну сэру Генри, бежавшим от пуритан Колонии Массачусетского залива в надежде обрести религиозную свободу. Леди Муди посчастливилось заполучить от британской короны небольшой клин округа Кингс. Начав свою жизнь в Англии при королевском дворе, она счастливо закончила свои земные дни в Бруклине, где могла делать все, что хотела, и была похоронена на местном кладбище в конце Индейской тропы. Ее сын бесследно исчез. Некоторые утверждали, что его погребли рядом с матерью, другие клялись, что сэр Генри отбыл на неизведанные территории Запада и что он вообще предпочитал англичанам индейцев.

Первоначальное поселение было уничтожено коренными жителями, охваченными воинственным пылом, которые потеряли более тысячи человек в результате голландской агрессии и еще сотни в сражениях с англичанами, хотя бились индейцы отчаянно. В конце концов они были повержены и почти исчезли.

Когда Фэйт привезли в Грейвсенд, это было самое отдаленное поселение края, который назвали Равнина и его хулители, и его обожатели, жили там суровые души, не боявшиеся одиночества. За небольшую мзду старейшинам деревни Марта Чейз получила в пользование заброшенный дом, заросший сорняками и ползучими растениями. Она хотела жить в месте, которое трудно найти на географической карте. Чем дальше от городских толп Манхэттена, тем лучше: все предыдущие годы Нью-Йорк был охвачен эпидемией желтой лихорадки, убившей десять процентов населения. В Грейвсенде было очень холодно в разгар зимы, когда камыш и тростник покрывал лед, и очень жарко летом. Дом Марты стоял в отдалении от деревни. Весь день в небе кружили крачки и чайки, тишина стояла такая, что временами не было слышно ни звука. Местность изобиловала рыбой, много ее водилось в ручьях; к тому же при доме был сад, хотя песчаная почва представляла немалые трудности для обработки. Спрятаться в этой пустынной местности было легко: здесь мало кто задавал вопросы о девочке, чьи волосы были перекрашены в черный как смоль цвет краской из размятой фитолакки американской и отвара коры черного орехового дерева. Тихий задумчивый ребенок не был похож на бледную, нервную женщину, которая требовала от Фэйт, чтобы та называла ее матерью. Когда Фэйт говорила, что у нее уже есть мать, Марта Чейз невозмутимо заявляла, что Мария не желала ее воспитывать и отдала Марте, иначе девочку забрали бы в работный дом. По ночам Фэйт плакала, глядя в ночное небо; она пыталась увидеть на нем знак, показывающий, что мама по-прежнему думает о ней, во сне и наяву она искала подтверждения материнской любви.

* * *

Ко времени их приезда в Бруклине проживало две тысячи душ, и, хотя от Манхэттена его отделяла лишь река, казалось, между этими землями простирается целый мир. Когда они покидали Массачусетс, Марта сказала Фэйт, что ее преследуют злые люди и им надо бежать, иначе дьявол захватит их в плен. Марта убеждала девочку, что мать одобрила бы их переезд в Нью-Йорк. Мария отдала единственного ребенка на ее попечение: разве это не доказательство, что она сделала именно то, чего хотела?

У Фэйт теперь был другой цвет волос, но она оставалась собой, и время от времени проявлялись ее естественные склонности. Когда она закрывала глаза и пела песню на языке, которого Марта никогда не слышала, начинал литься зеленоватый дождик. Стоило ей свистнуть, и воробьи тут же садились к ней на ладонь. Фэйт умела предсказывать бурю и ясную погоду, зажигать свечу своим дыханием, находить питьевую воду по запаху. Однажды Марта услышала, как девочка беседует с матерью и просит Марию ее разыскать.

Марта слышала, что есть способы обуздать магию. Например, ведьмы питают отвращение к железу, которое отнимает у них дар видения и уменьшает могущество. После того как Фэйт сорвала цветок и тот зацвел в ее руке явно не по сезону – девочка стояла в снегу, – Марта позвала кузнеца, который изготовил железные браслеты на детские руки. Это вылилось в немалую сумму, но, по убеждению Марты, себя оправдало: в добродетельном, благочестивом доме нельзя допустить богохульства ни в каком виде.

– Теперь я всегда смогу тебя найти, – сказала Марта, чтобы успокоить Фэйт, но на самом деле ей надо было знать наверняка, что девочка не сбежит.

После того как на запястьях Фэйт сомкнулись браслеты, она почувствовала внутри тупое бессилие. Девочка поняла, что не сможет больше призывать к себе птиц и видеть будущее. Ей больше не удастся заставлять облака двигаться или просить у неба дождя. Когда девочка погружала руки в воду, рыбы уплывали от нее. Она превратилась в пленницу, без таланта, без надежды. Свободна она бывала лишь ночью: видела сны, в которых мама плакала, стоя у цветущего дерева. Так Фэйт узнала, что ее мать все еще жива.

Значит, о ней не забыли.

* * *

Сначала они все время переезжали с места на место: жили в нижнем Манхэттене, затем на ферме в поселении Берген, штат Нью-Джерси, где их донимали москиты и творившиеся беззакония. Дверь всегда была закрыта на засов, чтобы злодеи из Массачусетса не похитили ребенка. О ком шла речь, Фэйт не имела ни малейшего представления: в ее памяти осталась лишь любящая мать, мужчина, рассказывавший истории, когда она была совсем крошкой, и верная черная собака, всегда шедшая за ней по пятам. Тем не менее Марта постоянно внушала ей, что для собственной безопасности им необходимо скрываться от людей. Марта называла себя Олив Портер, а Фэйт после каждого переезда получала новое имя, хотя известно, что смена имени сулит человеку несчастье. Ее называли Темперанс, Чэрити, Пейшенс, Фэнкфул и Верити[37]. Оставаясь одна, Фэйт выписывала эти имена черными чернилами, а потом зачеркивала их толстыми, покрытыми кляксами линиями, словно пытаясь таким образом вымарать свои фальшивые личины.