Принцип возвращения контроля травмированному человеку получил широкое признание. Абрам Кардинер определяет роль терапевта как помощника пациента, чья цель – «помогать пациенту выполнять работу, которую он пытается делать спонтанно» и восстановить «элемент возобновленного контроля»[448]. Мартин Симондс, работающий с людьми, бывшими заложниками, называет в числе принципов лечения возвращение выжившими себе права распоряжаться собой, сокращение изоляции, уменьшение чувства беспомощности путем увеличения вариантов выбора и противодействие динамике доминирования в подходе к жертве[449]. Общественные активисты Эван Старк и Энн Флиткрафт постулируют восстановление автономии и авторства, владения своей жизнью, как терапевтическую цель своей работы с женщинами, подвергавшимися побоям в своих домах. Они определяют автономию как «ощущение отдельности, гибкости, свободы действий, достаточное, чтобы определять собственные интересы… и принимать важные решения», в то время как авторство в своей жизни, восстановление владения ею, по их мнению, – это «сочетание взаимной поддержки с индивидуальной автономией»[450].

С их точки зрения, женщина, которая выглядит как беспомощная и «деградировавшая» пациентка в традиционной обычной или психиатрической клинике, может выглядеть и вести себя как «сильная выжившая» в безопасной обстановке убежища для переживших насилие, где другие подтверждают реальность ее опыта, признают и поощряют ее сильные стороны.

Отношения выживших со своими терапевтами – лишь одни отношения из многих. Это ни в коем случае не единственные и даже не обязательно лучшие отношения, способствующие восстановлению. Травмированные люди зачастую неохотно просят вообще о какой-либо помощи, не говоря уже о помощи психотерапевтической. Но многие страдающие посттравматическим стрессовым расстройством в итоге обращаются за помощью к системе психиатрических учреждений. Например, национальное исследование ветеранов Вьетнама показало, что большинство ветеранов с ПТСР обращались за лечением по поводу проблем психического здоровья как минимум однажды после возвращения с войны[451].

Терапевтические отношения уникальны по нескольким параметрам. Во-первых, их единственная цель – способствовать выздоровлению пациента. Для достижения этой цели терапевт становится союзником пациента, предоставляя в его распоряжение все ресурсы своих знаний, навыков и опыта. Во-вторых, терапевтические отношения уникальны в силу договоренностей между пациентом и терапевтом, касающихся применения власти. Пациент приступает к терапии, нуждаясь в помощи и заботе. В силу самого этого факта он добровольно включается в неравные отношения, в которых терапевт обладает превосходящим статусом и властью. Чувства, связанные с универсальным детским опытом зависимости от родителя, неизбежно возникают в такой ситуации. Эти чувства, известные под названием перенос, еще сильнее укрепляют дисбаланс власти в терапевтических отношениях и делают пациента уязвимым для эксплуатации. Терапевт ответственен за то, чтобы пользоваться данной ему властью только для того, чтобы способствовать выздоровлению пациента, сопротивляясь любым искушениям этой властью злоупотребить. Эта гарантия, на которой зиждется честность любых терапевтических отношений, имеет особую важность для пациентов, которые уже пострадали в результате авторитарного и эксплуататорского применения власти другим человеком.

Вступая в терапевтические отношения, терапевт обещает уважать автономию пациента, оставаясь незаинтересованной и нейтральной стороной. «Незаинтересованность» означает, что специалист воздерживается от применения власти по отношению к человеку для удовлетворения своих личных целей. «Нейтральность» означает, что терапевт не становится ни на какую сторону во внутренних конфликтах пациента и не пытается управлять его жизненными решениями. Постоянно напоминая себе, что беседующий с ним человек сам отвечает за собственную жизнь, терапевт воздерживается от навязывания своей точки зрения. Незаинтересованная и нейтральная позиция – это идеал, к которому следует стремиться и который никогда не достигается на 100 %.

Техническая нейтральность терапевтов не то же самое, что моральная нейтральность. Работа с виктимизированными людьми требует решительной и устойчивой моральной позиции. Призвание терапевтов – засвидетельствовать преступление. Они должны подтверждать позицию солидарности с жертвами. Эта позиция не равнозначна упрощенному представлению о том, что жертва не может совершать ошибок; скорее она включает понимание фундаментальной несправедливости травмирующего опыта и необходимости в освобождении от его последствий и исходе, который восстановит некоторое чувство справедливости. Эта убежденность выражается в повседневной практике терапевтов, в языке, словах, которые они используют, и, прежде всего, в их моральной приверженности участвовать в рассказывании правды, не уклоняясь от нее и не маскируя ее. Яэль Даниели, психолог, которая работает с людьми, пережившими холокост, занимает эту моральную позицию даже в стандартном процессе опроса о семейной истории. Когда выжившие используют в отношении своих родственников слово «умерли», она поправляет: «Убиты». И пишет:

Терапевт вносит вклад сразу в два мира интеллекта и отношений, способствуя как инсайту, так и эмпатической связи. Кардинер отмечает, что «центральной составляющей терапии всегда должен быть рост понимания пациента» относительно природы и значения его симптомов. Но в то же время «позиция врача в лечении этих случаев – это позиция оберегающего родителя. Он должен помочь пациенту вновь обрести власть над внешним миром, чего никак нельзя добиться при поверхностном “таблеточном” подходе»[453].