Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Мои собственные исследования пациентов с пограничным расстройством личности также зафиксировали истории детской травмы в подавляющем большинстве случаев (81 %). Насилие, как правило, начиналось на ранних этапах жизни и имело жестокий и длительный характер, хотя редко доходило до летальных исходов, которые часто описывают пациенты с расстройством множественной личности. Чем раньше начинается насилие, чем более оно жестоко, тем больше вероятность, что у переживших его разовьются симптомы этого расстройства[435]. Особые отношения между симптомами пограничного расстройства личности и историей детской травмы ныне подтверждены другими многочисленными исследованиями[436].
Сбор подтверждений связи между соматизированным расстройством и детской травмой еще не завершен. Соматизированное расстройство иногда называют синдромом Брике, в честь французского врача XIX века Поля Брике, предшественника Шарко. Наблюдения Брике о пациентах с этим расстройством полны примеров бытового насилия, детской травмы и жестокого обращения. Опросив 87 детей младше 12 лет, Брике отметил, что треть из них «родители постоянно подвергали абьюзам, или держали в постоянном страхе, или правили ими суровой рукой». Симптомы еще десятой части детей он относил на счет иных травмирующих переживаний[437].
Исследования связи между соматизированным расстройством и пережитым в детстве насилием, прервавшиеся на целый век, были возобновлены лишь в последнее время. Недавнее исследование женщин с соматизированным расстройством обнаружило, что 55 % из них подверглись сексуальному растлению в детстве, обычно со стороны родственников. Однако это исследование фокусировалось только на раннем опыте сексуального насилия; женщин не расспрашивали о физическом насилии или более общей атмосфере жестокости в их семьях[438]. Систематическое изучение детских историй людей с соматизированным расстройством еще только предстоит предпринять.
Вероятно, эти три расстройства лучше всего понимать как варианты комплексного посттравматического стрессового расстройства, при этом каждое из них черпает свои характерные особенности в одной из форм адаптации к травматической среде. Физионевроз посттравматического стрессового расстройства – наиболее выдающаяся черта соматизированного расстройства, деформация сознания заметнее всего выделяется в расстройстве множественной личности, а нарушения в идентичности и отношениях – в пограничном расстройстве личности. Охватывающая все концепция комплексного посттравматического синдрома объясняет и частности этих трех расстройств, и их взаимосвязь. Эта формулировка также воссоединяет описательные фрагменты состояния, которое некогда называли истерией, и подтверждает их общий источник в истории психологической травмы.
Многие из наиболее проблемных черт этих трех расстройств становятся более понятными в свете истории детской травмы. Но, что еще важнее, выжившие становятся понятнее для самих себя. Когда они распознают, что истоки их психологических трудностей возникли из насильственной среды в детстве, им больше нет нужды приписывать эти трудности выражению какого-то внутреннего дефекта «я». Таким образом, открывается путь к созданию нового смысла в своем опыте и новой, нестигматизированной идентичности.
Понимание роли детской травмы в развитии этих тяжелых расстройств также влияет на каждый аспект лечения. Оно обеспечивает условия для основанного на сотрудничестве терапевтического альянса, который нормализует и обосновывает эмоциональные реакции пережившего насилие человека на прошлые события, в то же время признавая, что эти реакции могут быть неадаптивными в настоящем. Более того, общее понимание характерных проблем в отношениях у людей, переживших насилие, и вытекающего из них риска повторения виктимизации дает наибольшую гарантию от непреднамеренных воссозданий изначальной травмы в терапевтических отношениях.
Пациенты красноречиво свидетельствуют о том, что признание травмы является центральной составляющей процесса восстановления. Три женщины с долгой историей психиатрического лечения могут сказать здесь от имени всех пациенток и пациентов. У каждой из них за плечами набор многочисленных ошибочных диагнозов и множество этапов безуспешного лечения, прежде чем источник психологических проблем был, наконец, обнаружен в истории тяжелого насилия в детстве. И каждая история предлагает нам расшифровать ее язык и опознать под множеством масок комплексный посттравматический синдром.
У первой выжившей, Барбары, преобладают симптомы соматизированного расстройства:
«Я жила в аду на земле, не зная такой роскоши, как врач или лечение… Я не могла дышать, у меня были спазмы, когда я пыталась глотать пищу; сердце колотилось в груди, немело лицо, и начиналась пляска святого Витта[439], когда я ложилась в постель. У меня были мигрени, а кровеносные сосуды над правым глазом вздувались настолько, что я не могла его закрыть.
[Мой психотерапевт] и я решили, что это диссоциативные состояния. Хотя они очень похожи на [отдельные] личности, я знаю, что они – часть меня. Когда эти ужасы проявились впервые, я прошла через психологическую смерть. Я помню, как парила на белом облаке с множеством людей внутри, но не могла разобрать их лиц. Затем оттуда показались две руки, надавили мне на грудь, и чей-то голос сказал: “Не ходи туда”.
Если бы я обратилась за помощью, когда у меня случился этот приступ, во мне определили бы психически больную. Вероятно, диагностировали бы маниакально-депрессивный психоз с привкусом шизофрении, панического расстройства и агорафобии. В то время ни у кого не было инструментов, чтобы диагностировать [комплексное] посттравматическое стрессовое расстройство»[440].