Джон отступил и стал ждать. Наконец дверь открылась и выглянул Бекингем с бледным и серьезным лицом.

— А, Джон. Хорошо. Пошли кого-нибудь, кому ты доверяешь, пусть привезут его светлость епископа Винчестерского. Он нужен королю.

Традескант поклонился и повернулся на каблуках.

— И возвращайся сюда, — добавил Бекингем. — Ты мне понадобишься.

— Конечно, — отозвался Джон.

Целый день при дворе все ходили подавленные. Королю становилось все хуже, в этом не было никаких сомнений. Однако утверждали, что графиня уверена в благополучном исходе. Она меняла примочки и была убеждена, что ее лечение снимет жар. Однако король все равно метался в бреду.

Вечером от епископа Винчестерского пришло известие, что он не может приехать, поскольку слишком болен для такого путешествия.

— Добудь мне другого епископа, — велел Бекингем Джону. — Любой чертов епископ подойдет. Доставь мне того, кто ближе живет и проворнее всех. Но чтобы епископ был здесь!

Традескант помчался в конюшни и разослал трех посыльных в разные дворцы с тремя настоятельными требованиями прибыть немедленно. Потом он вернулся на галерею у покоев короля и стал ждать герцога.

Тут раздался долгий слабый стон человека, которого мучает сильная боль. Дверь распахнулась, и на пороге показалась леди Вильерс.

— Ты что здесь делаешь? — спросила она резко. — Что здесь слушаешь?

— Я жду своего господина, — спокойно ответил Джон. — Он приказал мне.

— Хорошо, тогда отгоняй всех прочих, — распорядилась герцогиня. — Король страдает и не хочет, чтобы тут шлялись все кому не лень.

— Его величеству лучше? — поинтересовался Традескант. — Кризис миновал?

Она посмотрела на него искоса, со странной полуулыбкой, и сказала:

— Он молодцом.

Кризис так и не миновал.

Еще два дня король лежал весь в поту, призывая помощь. Бекингем разрешил Джону вернуться в Нью-Холл, но садовник не мог заставить себя уехать, не увидев, чем же все закончится. Придворные ходили на цыпочках, флирт и игры прекратились. Вокруг печального юного принца царила аура молчания. Всюду, где бы он ни появился, замолкали и склоняли головы. Придворные жаждали зарекомендовать себя в его глазах. А ведь одни стояли на стороне его отца и против принца, другие смеялись над ним, когда он был еще косноязычным квелым младшим сыном. Теперь это был будущий король, и только герцогу удался фантастический трюк: одновременно оказаться лучшим другом отца и лучшим другом сына.

Бекингем был повсюду. Сидел у постели больного, гулял с принцем Карлом в саду, расхаживал между придворными, роняя подбадривающее слово одному и хорошо рассчитанное оскорбление другому.

Из своего дворца в Линкольне прибыл наконец епископ. Его провели к королю. Из спальни больного распространился слух, что король слишком слаб и не может говорить, но принял молитвы, подняв глаза к небесам, так что умрет он истинным сыном англиканской церкви.

В ту ночь Джон лежал в спальне Бекингема, прислушиваясь к спокойному дыханию, и знал, что его хозяин притворяется спящим, на самом же деле сна у него ни в одном глазу. В полночь герцог встал, в темноте оделся и тихонько покинул спальню. Джон сразу расхотел спать, он сел на постели и стал ждать.

Вскоре раздались легкие женские шаги по коридору, в дверь постучали.

— Господин Традескант! Герцог требует вас к себе!

Джон поднялся, натянул штаны и поспешил к королевским покоям. Бекингем стоял в оконном проеме, глядя на сад Традесканта. Когда он отвернулся от окна к Джону, лицо его светилось от возбуждения.

— Свершилось, — коротко произнес он. — Наконец-то. Разбуди епископа и тихонько приведи сюда. Затем разбуди принца.

Пройдя по лабиринту коридоров, обшитых деревянными панелями, Джон постучал в дверь покоев епископа и заставил сонного слугу разбудить его светлость. Наконец епископ показался на пороге в своем церковном облачении и с личной Библией короля Якова в руках. Джон повел его через помещение, где спали слуги и собаки, тихо ворчавшие, когда они шли мимо. Их путь освещали только свет факела и серебряная луна за огромными высокими окнами, пристально следившая за ними.

Епископ скрылся в спальне короля. Джон повернулся и побежал вдоль широкого, отделанного деревом коридора к покоям принца. Он постучал в дверь и прошептал в замочную скважину:

— Ваше высочество. Проснитесь. Герцог велел мне привести вас.

Дверь распахнулась, и Карл быстро выскочил из комнаты в одной ночной рубашке. Не проронив ни слова, он помчался в королевскую спальню.

Во дворце было очень тихо. Джон ждал у дверей в королевскую опочивальню, напрягая слух, чтобы расслышать хоть что-нибудь. До него доносился тихий печальный звук последних обрядов и молитв. Потом наступило молчание.

Наконец дверь медленно отворилась и появился герцог. Он посмотрел на Традесканта и кивнул, будто только что успешно завершил трудное дело.

— Король мертв, — сообщил Бекингем. — Да здравствует его величество король Карл.

Карл выглядывал у герцога из-за плеча и казался ошеломленным. Его темные глаза уставились на Традесканта невидящим взором.

— Я не знал… — пробормотал Карл. — Я действительно не знал, что они делали. Клянусь Богом, я даже не представлял, что твоя мать…

Тут Бекингем опустился на одно колено, и Джон последовал его примеру.

— Да хранит вас Господь, ваше величество! — воскликнул герцог.

— Аминь, — произнес Традескант.

Они вынудили Карла замолчать, и то, что он мог бы сказать, навсегда осталось несказанным.

Тремя часами позже у ворот дворца Теобальдса принца Карла провозгласили королем, и он торжественно сел в королевскую карету, собираясь с большой помпой отправиться в Лондон. Бекингем, королевский шталмейстер, не подчинился традиции, предписывающей ему первому занять место в свите, следующей за королевской каретой. Он ступил в королевскую карету лишь на полшага позади его величества, будто сам был принцем рядом с новым королем. Традескант ехал в длинном обозе вместе с другими слугами, стараясь не слышать, как все ахнули от ужаса при виде наглости его господина.

В Сент-Джеймский дворец прибыли в середине дня. Сначала Джон не мог найти комнату, отведенную Бекингему, и ждал в общем зале. Во дворце царила полная неразбериха. Предполагалось, что король Яков долго будет охотиться и жить в Теобальдсе, а потом поселится в Хэмптон-корте. В его отсутствие дворец закрыли для кое-какой переделки и генеральной уборки. Те немногие из домашней прислуги, кто не уехал с Яковом, вымели травы, рассыпанные по полам, сняли занавеси с окон и гобелены со стен. В кухнях не было еды, а в спальнях не топились камины. Теперь слуги и служанки носились как угорелые, пытаясь приготовить дворец для нового короля и его свиты и за несколько часов сделать то, на что обычно требовались дни. От работы их постоянно отвлекали гулявшие среди придворных истории о том, как король заболел, как мать и сын Вильерсы выхаживали его, выгнав всех остальных, и как король умер под их неустанной опекой.