Оказавшись далеко от берега, где волны вздымались медленнее, но круче, они опустили паруса и позволили «Бижу» дрейфовать. Каролин развязала ленту букета и протянула половину роз Элле.

– Разбросаем их здесь для него.

Женщины высыпали последние летние цветы из сада Марион в океан, а маленький парусник склонился в поклоне. Бросая белые розы в воду, Элла почувствовала, что отдает Кристофа океану, позволяя ему быть с этим прекрасным танцовщиком, с другой любовью всей его жизни, которая навсегда забирала его в свои объятия.

Именно сегодня я с нетерпением жду, когда Элла проснется. Но она спит глубоко, ее дыхание так легко, что я наклоняюсь, чтобы услышать его; покрывало едва поднимается и опускается на ее груди.

– Вернись, – шепчу я. Мне хочется положить голову на хрустящую белую простыню и позволить ей впитывать мои слезы. – Не оставляй меня совсем одну.

Но сейчас она плывет далеко, туда, где океан глубок. Интересно, может быть, ей снятся Ангус и Кристоф и она вновь наслаждается воспоминаниями, которые, похоже, все больше и больше ускользают от нее в исчезающе короткие моменты ее бодрствования. Я думаю об этих двух мужчинах, представляя себе молодого, жизнерадостного Кристофа и своего красивого, солидного деда.

Итак, теперь я знаю. Теперь я понимаю, почему моя мать отказалась видеться с моей бабушкой, не в силах простить ее. Мне абсолютно ясно, что нужно рассказать всю историю целиком, чтобы Элла могла, наконец, дать своей дочери понять, как сильно она любила ее, как она защищала ее все эти годы, и в конце концов быть прощенной.

Каролин была поглощена работой. После известия о смерти Кристофа мир искусства еще активнее стал интересоваться его работами, его наследием, и она была завалена запросами от коллекционеров и художественных галерей по всему миру, которые хотели, чтобы оригиналы Кристофа Мартэ непременно висели у них.

– Non, – повторяла она снова и снова в свой постоянно звонящий телефон, – je suis désolée[103]. Работа под названием «Медальон Нептуна» не продается. Но я пришлю вам каталог других работ, которые есть у нас в наличии.

Элла чувствовала себя обломком, выкинутым волной на песок. Эмоции, приведшие ее сюда, а затем отступившие со смертью Кристофа, оставили ее на берегу в полном одиночестве – разбитую, отвергнутую и нелюбимую.

Она бродила по комнатам белого домика с бледно-голубыми ставнями, ища утешения в обстановке, созданной Марион, в картинах Кристофа, в семейных фотографиях и знакомом скрипе половиц. И тщетно пыталась найти в окружающей пустоте следы родных душ. Занавески безвольно висели на окнах, время от времени вяло шевелясь от слабых сквозняков, пробивавшихся сквозь деревянные рамы, краска на которых местами потрескалась и облупилась под натиском летнего солнца и соленого воздуха. Сад Марион теперь был пуст, цветы мертвы, листья облетали вихрями, когда Атлантический океан нагонял первые зимние ветры, яростно швыряя их на маленький остров, пугая морских птиц, которые, пронзительно крича, сбивались в стаи, прежде чем взлететь и найти убежище в другом месте. Суровые, гротескно искривленные обрубки виноградных стеблей рядом с домом отражали то, что чувствовало ее сердце – омертвевшее, мрачное, скрученное в жесткий узел отчаяния.

Элла утомляла себя бесцельными прогулками, а потом, завернувшись в одеяло, падала на диван в гостиной или лежала неподвижно на кровати, бесконечными часами глядя в потолок. Одна в пустом доме, с застывшим разумом, наполненным только грустью и ноющей болью утраты.

Каролин уехала на неделю в Париж, чтобы встретиться с адвокатом для оглашения завещания Кристофа и проследить за доставкой очередной партии картин.

Вернувшись, обнаружила Эллу в состоянии полного изнеможения. Она явно почти ничего не ела в отсутствие Каролин, ее волосы длинными грязными прядями обрамляли бледное лицо, а глаза потухли и, казалось, провалились в глазницы, подчеркнутые темными полумесяцами усталости.

– Ты должна что-нибудь съесть, – настаивала Каролин, потрясенная видом подруги, с болью глядя на нее. – Пожалуйста, Элла, просто попытайся, ради меня.

Но жизненная сила, которая всегда так ярко горела в ее подруге, внезапно погасла, и Каролин запаниковала, когда осознала всю глубину отчаяния Эллы. На следующий же день она позвонила.

* * *

Элла сидела в дюнах среди примятого песчаного тростника и смотрела на море, ее волосы нещадно трепал ветер. Белоснежный вал нахлынул с запада, врезался в песок, а затем откатился назад, волоча за собой темнеющий на глазах, пузырящийся след.

Она представила себе, как пойдет навстречу волнам, как вода, поднимаясь от щиколоток все выше и выше, будет смывать боль и печаль своим леденящим холодом, до тех пор, пока она не перестанет чувствовать. Она видела себя там, представляла себе волны, заключающие ее в свои студеные объятия, но не могла собраться с силами, чтобы встать и сделать эти последние шаги навстречу забвению. Она почти не слышала рева моря, не чувствовала озноба, который терзал ее онемевшие конечности. Все это не могло сравниться ни с белым шумом боли, звеневшим в ушах, ни с лютым холодом утраты, пропитавшим ее тело.

И поэтому она не слышала Ангуса, пока он внезапно не оказался рядом с ней.

Не говоря ни слова, он обнял ее и крепко прижал к себе, согревая теплом своего тела, убрал волосы, падавшие на глаза, чтобы поцелуями остановить брызнувшие горькие слезы. Он укачивал ее, как мать нежно баюкает ребенка, позволяя плакать – сначала тихонько, а потом навзрыд, с мучительным, гортанным воем, который, казалось, вырывался из самых глубоких уголков ее разбитого сердца.

Наконец она умолкла; по крайней мере, ее слезы иссякли. Ангус все еще обнимал ее, и они лежали вместе, прижавшись друг к другу в окружении дюн, а вокруг ревел ветер и шумел бескрайний океан. И Элле вдруг стало тепло, она почувствовала себя в безопасности в сильных руках мужа, кровь в ее жилах начала оттаивать и снова потекла, как тихая, чуть заметная струйка первых ручейков после долгой и горькой зимы.

Элла что-то прошептала, и Ангусу пришлось еще ближе наклонить голову к ее сухим, потрескавшимся губам. Он улыбнулся, услышав то удивление, с которым она повторила слова, сказанные много лет назад, ночью, в темном и чужом лесу:

– Ты пришел, чтобы найти меня. Я потерялась, а ты пришел, чтобы найти меня.

Когда я заканчиваю читать, бабушка кивает и закрывает глаза, улыбка озаряет ее лицо. Я накидываю ей на плечи ветхий, изношенный бледно-голубой кардиган. (Когда я предложила купить ей новый, она рассмеялась в ответ: «Ты зря потратишь свои деньги, моя дорогая Кендра. Этот старый добрый друг вполне в состоянии проводить меня».)

Всю зиму, неделю за неделей, я бережно выуживала историю Эллы из тайников ее памяти, писем, кассет и фотокарточек и записывала так, как она хотела бы это рассказать. В самом начале казалось, что это будет простое упражнение по переносу ее слов с диктофона на бумагу. Но пока я слушала, изучала аккуратно разложенные фото в альбомах и перебирала письма Кристофа и Каролин, эта история поглотила меня целиком. Я словно видела все глазами бабушки. Казалось, она пишет сама, увлекая меня за собой, и я тоже влюбилась в те места и людей, которые наполняли ее жизнь повседневными чудесами.