Григорий Александрович почувствовал, что это последний бой, но он устал, он уже страшно устал от всего, князь любил Малороссию, но и Петербург тоже. Фантазия Потемкина все еще была неистощимой, но ему надоело выдумывать всевозможные увеселения. Вот если бы государыня создала новое государство на юге страны под его собственным руководством… Григорий Александрович развил бы это государство немыслимо, а уж потом оставил в наследство (не обидев собственных родственников, конечно) тому же Алексею Бобринскому…

Только вот турки пока мешали, но в том, что разделается с ними, Потемкин не сомневался. Но из-за русско-турецкой войны возможности часто наведываться к государыне у Потемкина не было, и этим активно пользовался Платон Зубов. Приставляя к Потемкину своего братца, он получал в свое распоряжение массу сведений, которые можно было использовать против светлейшего. Но что мог возразить Екатерине Великий циклоп? Он согласился, прикинув, что быстро сможет отправить Валериана обратно с каким-нибудь поручением.

Валериан оказался не столь бестолковым, но разведку проводил по всем правилам. Довольно быстро верный Безбородко написал из Петербурга, что против Потемкина идет настоящая вторая война по всему фронту. Императрице уже не просто шептали в ушко, а говорили в полный голос, что Потемкин зазнался, что он ведет войну так же лениво, как делает все остальное, что он проматывает государственные средства… Все было абсолютно справедливо, Потемкина не переделать, он оставался самим собой, но нашептывали это те, кому князь сам мог бросить те же обвинения. Упрекали в казнокрадстве жившие именно за такой счет. Корили в медлительности вообще ничего не делающие паркетные шаркуны.

Но особенно тошными были для князя Потемкина Таврического потуги Платона Зубова и его семейства. И все же он принял Валериана. Но уже 11 декабря 1790 года Валериан Зубов отправился в Петербург с победной реляцией Потемкина о взятии крепости Измаил.

Соглядатая отправил прочь, но спокойствия это не принесло, Потемкин не Екатерина, он прекрасно видел фальшь, струящуюся из строчек приятных писем Платона. Нужно было ехать в Петербург разбираться в том, что такое этот Зубов. Но словно не желая именно этих разборок, Екатерина откровенно сопротивлялась приезду князя! Такого никогда не бывало, напротив, всегда радовалась, если он появлялся в столице, часто упрекала, когда долго не бывал. Чего она боялась? То ли боялась из-за своего нового фаворита, то ли чувствовала, что это будет их последняя встреча?

И все же он приехал.

Из-за своей безалаберной жизни даже при огромных доходах светлейший был опутан не меньшими долгами. Когда пришло время платить по счетам и кредиторы, почувствовавшие возможное падение гиганта, бросились рвать и себе куски, Потемкин махнул рукой и выставил на продажу дворец, подаренный ему Екатериной и основательно перестроенный. Дворец был хорош и очень ему дорог, но по-иному неприятностей избежать не удавалось.

Узнав о продаже дворца и прекрасно понимая, в чем дело, Екатерина пришла в ужас. Она распорядилась выкупить дворец в казну и… второй раз подарила его беспокойному князю! И вот теперь, вернувшись в Петербург и поняв, что его владычеству над императрицей пришел конец, Потемкин закатил словно прощальный прием. Князь действительно немыслимо устал и больше не желал бороться ни с кем: ни с какими Зубовыми, ни с какими нашептываниями, интриганами, он уже ничего не хотел.

В организации праздника Потемкин решил превзойти сам себя и сделал это. Весь нерастраченный дар организатора и буйная фантазия Григория Александровича выплеснулись в украшение вновь обретенного дворца и организацию праздника. Даже привыкшие за время путешествия на юг к немыслимым выдумкам князя придворные были потрясены.

В связи с подготовкой дворца к приему рассказывали такой анекдот.

Потемкин в сопровождении двух боевых приятелей, генерала Левашова и князя Долгорукого, осматривал дворец на предмет готовности к предстоящему празднику. И вдруг в какой-то из внутренних комнат Левашов остановился перед огромной ванной, выполненной из чистого серебра. Князь не шутил, когда говорил по поводу римской колесницы императору Иосифу, что у него много всякой всячины…

Восхищение Левашова было непритворным:

– Надо же какая…

Потемкин не заставил себя долго ждать, предложение последовало незамедлительно:

– Насс…шь полную – подарю!

Оба приятеля замерли, но Левашов тут же нашелся, кивнув Долгорукому:

– Князь, может, вдвоем попробуем?

Договор не состоялся, Потемкина чем-то отвлекли, так и осталась ванна стоять, чтобы быть примененной по назначению…

Но проблемы с Зубовыми у Потемкина только начинались…

– Чего?! – вытаращил глаза Потемкин, услышав новость.

Императрица обещала подарить своему Платоше имение в Могилевской губернии. Это имение гораздо раньше она уже подарила самому Григорию Александровичу, причем за действительные заслуги. Потемкин привел заброшенные деревни в порядок, населил туда немало разного народа, доведя число душ до 11 000, отстроился и теперь должен отдавать этому хлыщу?!

Но сильнее нежелания отдавать труды рук своих Зубову была обида, что матушка забыла, кому принадлежит имение. Вот это совсем худо… Потемкин даже головой помотал: она не могла забыть, это все болтовня!

Однако, оказалось, смогла, и Платон торопился обещанием воспользоваться. Обещанного не вернуть, пришлось Екатерине заводить тягостный разговор со своим дорогим батенькой. Чтобы не объясняться глаза в глаза, государыня схитрила, завела речь об имении во время карточной игры вечером. Едва заметно вздохнув, она словно бросилась в холодную воду:

– Григорий Александрович, а продай-ка ты мне свое могилевское имение.

Мгновенно стало тихо, Зубов скромно потупил глаза, это не оставляло сомнений, для кого предназначалась покупка. Потемкин едва сдержался, чтобы не сказать гадость. Словно раздумывая, какой картой ходить, он медленно протянул:

– Не могу, матушка, не мое оно…

А что делать дальше, не знал.

– А чье же?

Отступать ни императрице, ни Потемкину было некуда. Все, а особенно Зубов, с интересом следили за словесной перепалкой. Потемкин, вытащив карту и положив ее на стол, вдруг увидел стоявшего скромно в стороне камер-юнкера Голынского, которого только что пригрел. Идея родилась мгновенно:

– Продал я его, матушка, прости великодушно. Вот ему продал. – Князь кивнул на камер-юнкера.

– Да ну? – смутилась Екатерина. – Как же ты купил у князя столь дорогое имение?

Голынский очень боялся императрицу, но еще больше он боялся, пожалуй, Потемкина, а поэтому вытянулся во фрунт, а потом низко поклонился, пытаясь сообразить, что ответить. За него ответил Григорий Александрович:

– А я ему недорого продал, всего за тысячу рублей с рассрочкой. Но без права перепродажи, чтоб не спустил с рук, а сохранил для потомков.