Ну и, если быть честной до конца, в-четвертых: если вдруг что-то пойдет не так с визитами Игоря, мне может пригодиться любая помощь против него.

Опять спрашиваю Федора, можно ли мне познакомиться с дедушкой, — а что делать? Я на чужой территории; надо будет, стану разрешение на поход в туалет спрашивать.

Секьюрити сначала зависает от моей активности, но после разрешает, подчеркивая, что я должна вести себя очень скромно. Ура.

Если чего-то хочешь от мужчины, сначала его вкусно накорми, — это еще одна мамина мудрость. Поэтому пеку сырники, которые у меня очень хорошо получаются. Потом иду в место, где вчера рвала полевые цветы. Собираю новый букетик, раздвигаю траву в нескольких местах и вижу — так я и знала — уже краснеет первая земляника. В самый раз к сырникам со сметаной.

Одеваюсь в самое красивое, ставлю на поднос незатейливое угощение, кладу букет и иду знакомиться.

Только вхожу в холл большого дома, как вижу: примчался Игорь. Он явно торопится; удивленно и чуть ли не со злостью оглядывает меня, проходя мимо, и молча поднимается на второй этаж. Я нахожу кухню и прошу Фатиму проводить меня к больному.

Пожалуй, навоображала я себе много. В действительности не такой уж и беспомощный этот худощавый властный старик, полулежащий на высоких подушках перед большим телевизором. И в ответ на мои добрые пожелания поднимает брови и лишь слегка сдвигает с одного уха большой беспроводной наушник. Потом кивает на прикроватный столик, где лежит много чего, и где я и оставляю свой поднос.

Выхожу с чувством почти выполненного долга и вижу, как Игорь ведет, а скорее тащит к внедорожнику жену. Водитель сияющего свежевымытого Лексуса тоже это видит, и у его автомобиля, кстати, посадка ниже — не надо влезать, как на табуретку.

Спустя пару часов Игорь возвращает жену назад, бросает ключи водителю, и они оба уезжают на внедорожнике. Таким образом, у меня этот световой день проходит в изучении привычек постоянных и приходящих обитателей большого дома.

Вечером запираюсь в гостевом домике, закрываю жалюзи и включаю свет. Не походит и получаса, как в дверь стучат. Нажимаю на пульте «door», но умная система (гораздо умнее меня) сначала демонстрирует на экране посетителя и просит еще раз подумать и подтвердить: открывать или нет. Это Игорь. Не могу сказать, что я его не ждала. Очередной сеанс китайской пытки тоже ждут. Что на этот раз? Жму.

Денисов входит и садится на то же место, что и вчера. Он принес и ставит на стол мой поднос из-под сырников и большой пакет с творогом.

Выглядит усталым. Одет в свободный спортивный костюм гигантского размера.

— Волшебные у тебя творожные блинчики. Там за них чуть не подрались. Мне только один достался. У Фатимы такие вкусные не получаются. Еще сделаешь?

— Завтра испеку.

— Где землянику-то взяла?

— Благодари садовника, — он с южной стороны забора оставил немного травы, там и выросло, как в теплице.

Пакет с творогом стоит между нами границей — пусть так и будет. Игорь смотрит на окно в сторону забора и вдруг говорит:

— Кстати, — здесь стекла пуленепробиваемые, проверено.

Он берет пульт, гасит свет, раскрывает жалюзи и подсвечивает фонариком участок стекла.

Гляжу на то же место, куда и он, и вижу на наружном стекле дорожку едва различимых дефектов. В боевиках примерно с таким интервалом показывают следы очереди из автомата. Я вздрагиваю.

— Это было давно, — «успокаивает» Игорь и возвращает жалюзи и свет. — Рафика можешь больше не бояться — ему сейчас не до тебя. Если только ты не успела одолжить у него четыре миллиона.

— Я ничего у него брала, — заверяю. И думаю: эту цифру я Денисову точно не называла, а в Центре мне определили большую сумму; откуда он знает — от Рафика?!

— Хорошо, верю. Я тебя спрошу, хоть это и не по правилам. Для чего тебе нужны эти деньги? Не похоже, чтобы на шубу-машину-дачу. На хорошую квартиру — маловато. Ты не обязана отвечать; но мне хочется понять, для чего конкретно?

Смахиваю выступившие слезы. Мне трудно говорить об этом. Достаю мобильный, нахожу последнее видео с Ксюшей от мамы, и молча включаю. Игорь смотрит внимательно, потом говорит:

— Дочь?

— Да, Ксюша.

— Что с ней?

У меня явный зажим на эту больную тему. Но тут под внимательным взглядом Игоря, побывавшего, насколько я знаю, в похожей ситуации, я вдруг неожиданно для себя откровенничаю.

Рассказываю ему про то, что водитель поленился установить детское кресло. И что при вираже и столкновении ребенка швыряло по салону и било головой о перевозимые в салоне системные блоки. И что машина могла загореться. И что врачи поначалу говорили: дочь не проживет долго. Про страшные диагнозы на нескольких строчках мелким шрифтом...

Останавливаюсь, только когда замечаю, что он держит мои руки в своих, а я рыдаю. Кажется, сон имеет все шансы сбыться. Я осторожно высвобождаюсь, понимая, что рукам (и не только!) было очень хорошо.

Денисов смотрит на меня то ли с жалостью, то ли с сожалением; у него нижнее веко подергивается. Кстати, глаза серо-голубые: то ли цвета стали, то ли вечернего неба. Возвращает творог на прежнее место между нами.

— Еще нескромный вопрос: кто отец ребенка?

— Тот самый водитель. Мы не были расписаны, дочку признал.

— Он жив?

— Да, в аварии сломал два ребра. Виновным признали водителя другой машины, который был пьян; мужу, то есть гражданскому мужу на суде вынесли определение.

— Где он сейчас?!

— Живет с родителями, работает, насколько я знаю. Мы расстались.

— После аварии?

— Да. Когда сказал, что он не герой, поэтому не будет брать кредит на безнадежное дело — на операцию без гарантий, которую рискнули сделать в единственной клинике, в Германии. Алименты платит.

— То есть он живет себе спокойно, когда ты одна пытаешься поднять на ноги вашу дочь?! Пострадавшую, кстати, по его вине?!

— Я не хочу об этом думать. Когда мне было совсем плохо, и я не знала, как поступить, ходила в церковь за советом. Батюшка сказал мне не обижаться на этого человека, потому что у каждого своя судьба.

— Ну, да, — кривится Денисов.

— И что с обидой очень тяжело жить. И что надо молиться за дочь, зачатую в грехе, — не знаю, как я выговорила это.

Игорь молчит, слушает, не сводя глаз с меня, и я продолжаю.

— Надеюсь, я его простила, но жить с этим человеком больше не могла. Потом пришлось продать квартиру моей мамы, где мы все жили, чтобы оплатить вторую операцию. А потом продать и дачу. Я работала на двух работах и кое-как сводила концы с концами.

Но через несколько месяцев, когда в Ксюшиной клинике все должно быть готово для завершающей операции, денег мне уже негде будет взять.