Все шло строго по регламенту. Мама включила чайник изаварила папин любимый чай, я открыл коньяк, и мы обменивались впечатлениями.Меня, дурака, угораздило отпустить пару язвительных замечаний в адрес тенора.Конечно же, я подставился. Ну и сам виноват, нечего молоть все подряд, что науме, то и на языке. Мама тут же включила свою любимую пластинку с романсом«неудачный ребенок».

- Егорушка, я считаю, что ты должен уйти из своейдурацкой милиции, пока еще не поздно. Тебе всего тридцать два года, ты ещеможешь начать все сначала, сочинять хорошую серьезную музыку. Ну какой из тебямилиционер? Зато ты так слышишь, ты так разбираешься в опере, у тебя такиеспособности! Ну почему ты себя губишь? Ради чего? Ради того, чтобы что-то нам спапой доказать?

Голос ее был наполнен трагической патетикой, как и всегдапри исполнении этой любимой «старой песни о главном». Что ж, в чем-то мамуля,безусловно, права, милиционер я действительно никудышный, и выговоров у менябольше, чем вообще листов в моем личном деле. С работой у меня любовь безвзаимности, я ее люблю, а она меня - нет. Но я все равно ее не брошу, пока онаменя не выгонит окончательно и бесповоротно.

- Мама, я в милиции служу четырнадцать лет, по-моему,этого срока более чем достаточно, чтобы понять, что мне эта работа подходит иникакой другой мне не нужно. И потом, я не могу сочинять серьезную музыку, мнеэто неинтересно.

- Но у тебя талант, Егор! Ты не имеешь права зарыватьего в землю! Ты посмотри, какой образ жизни ты ведешь! Ты же разрушаешь себя,свою личность. Не хочешь быть композитором - ладно, ты можешь стать прекрасныммузыкальным критиком, у тебя для этого есть все данные, ты хорошо чувствуешьисполнение и хорошо слышишь. Ты - человек музыки, прирожденный музыкант, тывырос в семье музыкантов, ты получил музыкальное образование, ты писалпрелестные сонаты и фуги, когда тебе было двенадцать лет. А романсы! Тыпомнишь, какие романсы ты сочинял, когда был совсем ребенком? С какимудовольствием папа их исполнял, ты помнишь? И к чему все пришло? Ты носишь этуотвратительную серую форму, копаешься в человеческой грязи, возишься со всякимиотбросами, пьяницами и хулиганами, сочиняешь какие-то идиотские попсовыепесенки, которые слова доброго не стоят, тебе уже тридцать два года, а ты всееще не женат… И еще кошки эти дурацкие! Егор, ты должен одуматься, пока нестало слишком поздно.

Ого, мне «уже» тридцать два года. Три минуты назад тридцатьдва было «еще».

- Оставь, пожалуйста, в покое моих кошек, - беззлобноогрызнулся я. - Между прочим, попсовые песенки приносят мне хорошие деньги, накоторые я могу жить, ни в чем себе не отказывая. И не надо меня женить, ладно?Я сам как-нибудь это устрою.

- Я все-таки настойчиво рекомендую тебе присмотреться кКате, - мама сменила тон с трагического на заговорщический. - По-моему, онаочень достойная девушка.

Я легко подхватил спасательный круг, брошенный мамой, нопоплыл на нем совсем в другую сторону.

- Кстати, о Кате. Что-то папы долго нет. Может, она унего интервью берет?

- Вполне возможно. Во всяком случае, такая мысль у неебыла. Вернер обещал уделить ей пять минут сразу после спектакля, прямо закулисами, наверное, она и папу там перехватила.

Окно гримерки выходило во внутренний двор. Я смотрел навысокие и пока еще белые сугробы, освещенные фонарями, и думал о том, что еслии завтра будет так же холодно, как сегодня, то придется лезть на антресоли затеплыми ботинками. И доставать из шкафа зимнюю куртку на меху. После минувшейзимы я собирался отдать ее в чистку, но руки все не доходили, казалось, что доследующих холодов еще так далеко… Ан нет, вот они и нагрянули, а куртка… ну,мягко говоря, не совсем стерильная и нуждается в некоторой обработке. А я опятьне успел. Это моя вечная беда, я никогда ничего не делаю вовремя, что наработе, что в быту. Всегда сначала откладываю, потом забываю, потом приходитсякак-то выкручиваться. Вот что мне теперь делать? Сдать завтра куртку вхимчистку и еще пару дней померзнуть? Или ходить в грязной? Есть еще и третийвариант: пойти в магазин и купить новую одежку. А что, тоже выход! С утра наработу, например, идти в форменной зимней куртке, она теплющая, а днем выкроитьчасок и доехать до какого-нибудь приличного магазина. Или все-таки использоватьэтот часок для посещения химчистки? Ну почему я постоянно создаю себе проблемына ровном месте, а потом ломаю голову над их решением?! Почему я такой урод, а?

Пришел уставший и сияющий папа в окружении небольшой толпы,в составе которой, помимо четы Безрядиных, были папин продюсер, добрейший исупернадежный Николай Львович, костюмер, трое папиных задушевных приятелей ипарочка маминых ближайших подруг. Приятели были талисманами отца, он любил,чтобы они сидели в зале по крайней мере на премьерах, это вселяло в негоуверенность, что все будет в порядке. Мамины подруги тоже были талисманами,только для мамы. В общем, как я уже говорил, все артисты немножко того, а ужвокалисты - это вообще что-то особенное. В гримерке стало тесно, шумно ипразднично. Спустя пару минут подтянулись директор театра и сам его величествоВернер Фрай.

- Он давал интервью? - тихонько спросил я директора,показывая глазами на режиссера.

- Да, прямо за кулисами. Ну и настырная девка! Как онак нему пробилась?

Я лицемерно пожал плечами: дескать, сам не понимаю.

Папа блистал. После спектакля можно расслабиться, голос неподвел, и он шутил, веселился и рассказывал анекдоты, причем делал это простофеерически. Минут через двадцать он снял сценический костюм, но грим смывать нестал, ему всегда нравилось побыть еще немножко в образе, это напоминало ему охорошо выполненной работе.

Мама стояла рядом с Фраем и выполняла функции переводчика.Она бегло говорила по-немецки, и господину режиссеру скучно не было. Он охотносмеялся над анекдотами, видимо, маме удавалось донести до него нашнепередаваемый русский юмор. Мамуля у меня к языкам дюже способная, чего нескажешь о папе, она легко выучила не только немецкий, но и еще несколькоязыков, в основном тех стран, где папа чаще всего гастролировал, и он без мамыв чужой стране шагу ступить не мог. Я до сих пор не перестаю удивляться тому,как она с такими способностями похоронила себя в роли папиной няньки. Но,впрочем, об этом я уже говорил…

Мне хотелось домой. Во-первых, завтра вставать на работу, инужно было выспаться как следует, потому что день предстоял обычный, то есть необлегченный, и провести его предстояло, как всегда, на ногах, в беготне и бесконечныхразборках с начальством, которое опять станет меня ругать и всячески поноситьза то, что у меня такие низкие показатели участия в раскрытии преступлений ичто я совершенно не занимаюсь административным сектором, то есть расположеннымина моем участке учреждениями и организациями. Во-вторых, я все-таки подмерз,стоя с Катериной на улице, и у меня побаливала голова, заложило нос и першило вгорле. Но уйти было никак невозможно, банкет-фуршет после премьеры - этосвятое, а мое участие в нем - одна из тех традиций, которые нарушались тольково время гастролей. Спасибо мамуле, она не требовала, чтобы я бросал все дела,писал рапорт о трехдневном отпуске «по семейным обстоятельствам» и летелкуда-нибудь за границу или на другой конец России, чтобы присутствовать напапином спектакле. Если же премьера имела место в Москве или Питере, то толькомоя смерть могла освободить меня от участия в банкете. Слава богу, пока я ещежив.