город, в шахты. Навес прикрывал довольно большую и грязную площадку, усеянную какими-то фантиками и битым стеклом. Рядом торчало треснувшее табло с расписанием, не имеющим ничего общего с реальностью. Позади было возведено несколько шатких строений — местный рынок, где можно было купить еду и сигареты, и еще много чего, если знать, как и у кого спрашивать. Время от времени подъезжал облезлый желтый автобус, разрисованный граффити, изрыгал из себя толпу плохо одетых людей, вернувшихся со смены, запускал новую порцию бедолаг и поскорее отъезжал. Там же собирались те, кто не мог или не хотел устроиться на постоянную работу. Я быстро поняла, что это своего рода клуб по интересам, к трудоустройству имеющий мало отношения. В основном там пили, спорили, дрались, продавали и покупали флойт или травку, заключали пари, обсуждали политику и иногда действительно нанимались на работу.

Моя жизнь приобрела некую пугающую стабильность. Утром я приходила отметиться в социалку — видите, я все еще не дала деру в пустоши, — проверяла, нет ли работы для меня, шла на пятый автотерминал, где и торчала до глубокой ночи. Иногда я получала предложения, которые условно можно было назвать рабочими, но такой работой заниматься не хотелось. На всякий случай я отправила заявку и в Восточные шахты, но ответа не получила.

Неделя прошла незаметно. На седьмой день утром я как обычно зашла к трудовому инспектору. Меня встретила девица на пару лет постарше меня и, не дожидаясь вопроса, сообщила:

— Работы нет.

Я опустила взгляд на ее руки, и она нервно одернула рукава свитера, но я все равно заметила прекрасно знакомые мне «паутинки». Класс, даже для флойтовой наркоманки есть работа. А для меня нет.

Я вдруг поняла, что никакой работы и не будет. Три недели или тридцать три — если не случится чудо, останется только перестать пытаться заработать на жизнь честным трудом и в конце концов вернуться в тюрьму. Ну и шахты, конечно, если удастся туда пробиться и если я смирюсь с последствиями. На безопасности там экономили от души.

Полдня я просто шаталась по Гетто, пока не поняла, что ноги принесли меня к нашему старому дому. Дом и впрямь был старым, таких давно не строят. Жилые блоки хаотично громоздились друг на друга, серые стены никто даже не подумал покрасить в какой-нибудь более привлекательный цвет, зато над домом сияла вывеска «Доступное жилье». Буква Д не горела.

Когда-то предполагалось, что на крышах жилых блоков на разных уровнях будут сады и зоны отдыха, но сейчас там была только бурая трава и мусор. У нас с Коди у самих был выход на одну из террас, которая в договоре аренды гордо называлась «патио», и мы туда только бутылки выставляли после вечеринок и время от времени гоняли оттуда нашего соседа, чтоб не спрыгнул с крыши под кайфом. Я окинула всю постройку взглядом, отмечая изменения. С восточной стороны часть стены обвалилась, — наверное, во время последнего землетрясения, и там квартиры, по всей видимости, расселили. В остальном все по-прежнему, хотя за полгода я отвыкла от этого нелепого вида. Словно ребенок построил домик из кубиков разного размера, чихни на такой — сразу развалится.

Улица называлась Авторемонтная, но от авторемонта там было только кладбище старых машин в одном ее конце и авторазборка в другом. За авторазборкой было социальное общежитие (от которого у меня был ключ, но я там так и не появилась, предпочитая оставаться у Эме) — несколько зданий, от которых издалека веяло безысходностью, а за ними общественный парк — разрезанный оврагом напополам пустырь, посреди которого торчала жалкая группа умирающих деревьев.

Сверху, с одной из замусоренных террас, кто-то швырнул бутылку. Я едва успела увернуться и задрала голову. На пятом этаже торчали двое мальчишек лет двенадцати, даже не пытаясь скрыться. Один из них заржал, глядя на мое лицо, второй внезапно дал ему затрещину.

— Ты че, это ж Рета Немет, дебил, — донеслось до меня.

Отлично, видимо, я теперь авторитет для местной шпаны. Мама может мной гордиться.

Заходить домой было страшно, но в конце концов я стиснула зубы и зашла. Когда-то же надо это сделать.

Лестница шла частично внутри дома, частично снаружи. У входа на наш этаж кто-то спал. Я переступила через тело, не обратив на него особого внимания. Половина наших соседей выглядели так, будто уже умерли и разложились. Честное слово, если наступит зомби-апокалипсис, в Гетто это не скоро заметят.

Я шла знакомым маршрутом. Повернуть за угол, выйти на общий балкон, перелезть через заграждения, выйти во второй коридор — так быстрее всего — и вот она, наша дверь.

Квартира была заперта — это меня порадовало. Я ввела свой код и проверила почтовый терминал у входа — куча неоплаченных счетов, угрозы отключить электричество (надо думать, их уже привели в исполнение) и предупреждение, что, если я не внесу деньги в ближайшую неделю, договор аренды будет аннулирован. Дальше шли голосовые сообщения от нескольких знакомых, которые наведывались сюда последние дни — и чего они тут надеялись найти? И — вот так сюрприз — неделю назад приходил некто Б. Кару.

Я перестала пролистывать сообщения и замерла. По спине у меня побежали мурашки. По документам квартира была снята на имя Зои Немет, нашей бабки, которая давным-давно отъехала из нашей реальности в воображаемую, никого не узнавала и, кажется, была этим вполне довольна. Мы с Коди жили у нее с шестнадцати лет, когда мама очень удачно устроила личную жизнь и переехала к новому парню. Два подростка, бросивших школу, им бы только мешали. Так что мы почти год жили с бабулей Немет, пока она окончательно не двинулась, кинувшись на нас с топором, и ее не забрали в соответствующее заведение, а мы по ее документам переехали в эту комнату, где вдвоем даже дышать было тесно.

И вот сюда заявился Борген Кару. Странный незнакомец из бара. Как он меня назвал? Рита-Лина? Черт, Эме была права, он из Сити или Промзоны. В Гетто имя Реталин не кажется таким уж невероятным, чтобы пытаться привнести в него каплю смысла. Тут часто изощряются с именами. Например, Эме — это сокращение от Эмелианты. Родители назвали ее, будто эльфийскую принцессу, а выросла Эме — с плоским лицом, раскосыми глазами и ростом как у двенадцатилетки, и она это имя терпеть не может.

Я вдруг осознала, что торчу перед дверью уже минут двадцать, удалила все оставшиеся сообщения, не читая их, и шмыгнула внутрь.

Жители Сити представлялись мне