трясу, но он не сопротивляется. Мне кажется, даже если я перекинусь и буду рвать его когтями, Рамон не пошевелится. И это отрезвляет. Мне еще расплакаться на его плече не хватало для полного счастья, а затем помириться. Ну конечно! Он же убедил меня, что нашу дочь не затыкают до смерти иголками!

Поэтому я отдергиваю руки, отступаю, закрываюсь в свой кокон заморозки.

– Ты права, – говорит Рамон. – Я сделал свой выбор, спасал тебя, когда нужно было следить за дочерью.

А вот перекладывать на меня вину не надо!

– Я этого не просила.

– Это мой выбор. Но и дочь я не собираюсь отдавать Альме. Завтра я начну поиски Сары, поэтому улетаю из Легории. Я обещаю тебе, что верну ее. Но ты можешь поехать вместе со мной.

– Чтобы – что? – вырывается у меня. – Чтобы надеяться, а затем снова обмануться? Снова тебе довериться?

– Да, – говорит Рамон. – Довериться. Поверить, что мы сможем стать семьей.

– Не сможем, – отрезаю я, и новая тень набегает на лицо истинного.

– Тогда хотя бы поверить в то, что вы снова сможете быть вместе.

Поверить? Сердце кровоточит от этой мысли. От этой неопределенности. Сиенна хотя бы знала, а я… Я не знаю, что меня ждет. Что ждет нас с малышкой. Просто хочу подержать ее на руках. Поцеловать маленькие ручки и ножки. Услышать ее улюлюканье, смех. Предки, это все, что я хочу. Большего не надо. За это я готова даже умереть.

– Уходи, Рамон, – прошу я устало и поворачиваюсь к нему спиной. Будто на книжных полках самые интересные в мире книги! Но названия на корешках расплываются перед глазами. – Уходи, пожалуйста. Если ты вернешься… Когда ты вернешься, может быть, тогда мы поговорим.

Нет, это не объявление войны, я не выдвигаю условия. Я складываю оружие.

Истинный делает шаг ко мне, подходит так близко, что почти меня касается. Но не касается. Я чувствую его аромат, его обнимающее тепло, близость, которая становится почти невыносимой. Настолько она невинна и откровенна. Между нами несколько сантиметров, а по ощущениям целый океан. Завтра, возможно, именно так и будет.

– Вылет в одиннадцать сорок, – говорит он. – Если передумаешь…

– Не передумаю.

– Хорошо. Прощай, nena.

Он уходит, ступая мягко, а ощущения такие, будто уносит со мной сердце. Я ведь правильно поступила, тогда отчего такое гадкое чувство, словно я ошиблась?

ГЛАВА 3

Надо ли говорить, что ночью я сплю ужасно, ворочаюсь с боку на бок, то проваливаясь в сон, то вздрагивая от любого шороха. И дело не в резкой смене часовых поясов. Меня мучают не кошмары, а собственные мысли наяву. Мысли, сомнения. Разум твердит, что я поступила правильно. Но разум ли? Или обиженное эго? Не разумнее ли отправиться с Рамоном?

И что?! Куда я поеду? Зачем? За надеждой?

Миллион вопросов и ни одного ответа! Только потолок изучила вдоль и поперек, обнаружила легкую паутинку на светильнике: какой-то паучок постарался, а горничная не заметила.

Я так и не вернулась к друзьям. Поняла, что не готова к вопросам. К вопросам, к сочувствующим взглядам, к тому, чтобы держать улыбку. Попросила принести мне еду в комнату. И мне ее принесли. К счастью, сам повар, а не Чарли. Я почти была готова к тому, что подруга не вытерпит, замучается от любопытства и придет ко мне с допросом.

Не пришла.

То ли решила дать мне эмоциональную фору, то ли Доминик постарался ее убедить оставить меня в покое. Теперь, когда я ворочалась в постели, я даже жалела, что Чарли не пришла. Я, по крайней мере, могла выговориться и сейчас бы не считала овец. Впрочем, я сбилась еще на первой сотне и снова мысленно вернулась к Рамону. Точнее, к Саре.

Под утро я окончательно поняла, что не усну, и поднялась. Закуталась в халат, отыскала в ящике стола гостевой блокнот с ручкой и села писать. Этому приему научила меня Хелен: если не с кем поговорить, или тема для разговора слишком для тебя личная, и ты не готова это обсуждать с кем-либо – поговори с собой. Вылей все на бумагу, как на духу. Все свои чувства. Все эмоции. Все сомнения. Расскажи дневнику все, как самому лучшему другу.

Раньше я писала подобные дневники пачками. Писала и сжигала, потому что мне было стыдно за мои чувства. Потом я начала доверять Хелен. Затем я доверилась Доминику и Чарли, и в этих письмах в никуда просто отпала надобность. Я перестала в них нуждаться. Но не сегодня.

Я изливала душу блокноту, как никогда и никому, рассказывая о том, как сильно у меня болит в груди. Как мне страшно за дочь. Как мне страшно за себя. За нас. Как я ненавижу Альму. Как я ненавижу Рамона за то, что он втянул меня во все это. И как ненавижу себя за то, что согласилась стать приманкой. За то, что была такой доверчивой. За то, что поверила, что могу быть счастливой…

На последнем предложении я споткнулась, дрожащими пальцами отложила ручку в сторону. Последнее было лишним. Я могу ныть всю ночь. Да что там, я могу ныть всю оставшуюся жизнь. Но что это изменит? Принять тот факт, что я никогда не увижу Сару? Именно так бы мне посоветовала Хелен. Принять, что в жизни случается дерьмо в виде психопатов. Сначала Август, теперь Альма… Предки, у них даже имена похожие! Может, я притягиваю маньяков на букву «А».

Принять существование психопатов я еще могла. Это могла. Что я не могла понять и принять, это то, что откажусь от надежды найти дочь.

Ничего не сделаю.

Позволю своему эго, гордыне взять надо мной верх.

Если есть хоть крошечная вероятность, что Сара жива, и Рамон может ее вернуть! Хоть один процент! Почему я предпочитаю отказаться от надежды, вместо того чтобы бороться?

Я должна поехать с ним!

Не ради перемирия. Ради Сары. Ради себя. Вдруг я смогу помочь. Обязательно смогу!

Я должна ехать…

Эту мысль я еще помнила. Свою решимость тоже. Но вот проснулась я с затекшей шеей, скрючившейся и в обнимку с блокнотом. И подорвалась с постели, потому что часы на тумбочке показывали десять пятьдесят.

Не заботясь, как выгляжу, я выскакиваю в коридор и по запаху отыскиваю комнату Рамона. Но его там нет: постель застелена, вещей нет, не хватает только таблички «номер сдан». Тогда я несусь вниз, потому что аромат уводит к выходу.

По пути мне попадается сам альфа, я