class="p1">Я оглядываюсь на друзей:

– Прошу меня простить. Я не хотела ставить ультиматумов.

– Но поставила, – подмигивает Хантер.

– Поставила, – соглашаюсь я. – Потому что мне слишком больно находиться с ним в одной комнате.

Раньше, чтобы признаться в своих чувствах, мне требовалось усилие, но сейчас я будто под анестезией. Я говорю «больно», но мне, наверное, не больно. Эта рана просто саднит, как порез.

Чтобы всем не сделать еще более неловко, я подвожу итог:

– Поэтому я ухожу.

– Уйду я, – поднимается Рамон. – Не из гостиной, а вообще. Я не стану злоупотреблять гостеприимством и уеду отсюда завтра.

Я этого хочу? Хочу! Тогда почему не наступает облегчение?

– Ты не обязан этого делать, Перес, – говорит Доминик.

– Знаю, но и ты в курсе, что мое дело не терпит отлагательств.

– В курсе.

– Я уйду сейчас, – повторяет Рамон, поймав мой взгляд, – но при условии, что мы поговорим наедине.

Кто бы сомневался, что у него найдется куча отмазок? Условий.

– Нет, – качаю головой, – мы друг другу все сказали.

– Не все, – отрезает он. – Даже далеко не все.

– То есть, ты не уберешься, если я не дам тебе пять минут?

– Вроде того, – он нагло складывает руки на груди. – Экрот обещал на ужин свиные ребрышки. Более того, я не уеду, пока мы не поговорим.

Это настоящая засада, потому что перетерпеть вечер и утро у себя в комнате я могу, а вот прятаться от Рамона постоянно – не лучшее времяпровождение.

Мои сомнения разбивает Доминик:

– Иди и поговори с ним, Венера. Это приказ альфы.

– Это жестоко.

– Зато ты сможешь сразу во всем разобраться. Мой кабинет открыт и свободен. Если что, там хорошая звукоизоляция.

Со стороны Доминика это не просто жестоко, это бессердечно, но приказ есть приказ, и, поднимаясь в его кабинет, я пытаюсь найти плюсы в этом разговоре. Пока вижу только один – Рамон после него уедет. Правда, не представляю, к чему все это. Эти беседы наедине.

Кабинет Доминика по-мужски строгий, с массивной деревянной мебелью, с книжными полками, узким диваном и с мягким ковром на полу. Когда мы входим, я включаю торшер, и мягкий свет вспыхивает, расползается в попытке согреть своим теплом. Здесь не холодно, в стенах дома специальная система, которая делает температуру комфортной круглый год, но я обхватываю себя руками, чтобы эти самые руки чем-то занять.

Я честно готова слушать, но Рамон не спешит начинать первым. Он подходит ко мне, останавливается в паре шагов. Его взгляд скользит по мне, как там, в гостиной, будто обволакивает как тот свет, как тепло. Он настолько темный, настолько глубокий, что, мне кажется, в этой глубине вот-вот разгорятся оранжевые искры. Но они не разгораются, наоборот, глаза Рамона словно становятся еще темнее, а он меня гладит меня взглядом. Смотрит, будто старается каждую черту запомнить.

– Ты будешь говорить или смотреть? – не выдерживаю я первой. – Хотя я не против, мне без разницы, как ты используешь свои пять минут.

– Про пять минут сказала ты, – напоминает вервольф, и я чувствую, что меня надули.

– А ты подтвердил…

– …что хочу, чтобы мы поговорили наедине.

– Да хоть двадцать! – я вскидываю подбородок. – Я тебе сказала абсолютно все еще там, в Вилемие. Когда ты позволил похитить нашу дочь.

Вот теперь его глаза вспыхивают оранжевым, вспыхивают и гаснут.

– Хорошо, – кивает он. Жестко, по-деловому. – Тогда говорить буду я.

Я развожу руками, показывая, что мне все равно. Мне действительно все равно. Все равно, я сказала! А то, что он меня злит одним своим видом – это ничего, справлюсь.

– Я понимаю твои чувства. Понимаю твою боль. Потому что испытываю то же самое.

Да ты что? Это мне хочется сказать, но я вовремя вспоминаю, что собиралась молчать, и ловлю слова на подходе, захлопываю рот. Рамон понимающе хмыкает, но тут же снова становится серьезным.

– Я хотел ее. Предки, я так хотел этого ребенка. Да, я считал, что ты решила забеременеть от меня обманом. Околдовала меня чем-то. Не говоря уже о том, что я подумал, что это какой-то заговор старейшин на вверенной мне территории. Что Экрот хочет манипулировать мной с помощью ребенка. Поэтому забрал тебя. Поэтому, а еще потому что понимал, что хочу защитить его, своего волчонка, от всех проблем. Я думал, это будет парень. – Он улыбается, предки, я не помню у него такой нежной улыбки! И это сродни короткому удару в солнечное сплетение. – А когда узнал, что будет девчонка, растерялся. С парнями проще. Наверное. Можно водить на рыбалку, учить охотится, как завязывать галстук. Ему можно передать дела. Волчицы – нежные, хрупкие создания, как ее воспитывать? Но чем больше я думал, что у меня будет дочь, тем больше понимал, что по-другому и быть не может. Что мне будет сложно, но я стану самым счастливым отцом на свете. И я им стал.

Комок в горле растет сильнее и сильнее, поэтому сглатываю я с трудом.

– Зачем ты все это мне рассказываешь? – спрашиваю, нарушив собственное же обещание. – Зачем, когда ее больше нет?

Рамон темнеет лицом, а черты его заостряются, выдавая звериное начало.

– Она есть, Венера. – В его голосе уверенность, которую я не испытываю. Уверенность или самообман? – Наша дочь жива.

– Откуда ты знаешь? Я ее не чувствую.

Я правда ее не чувствую. Пыталась несколько раз нащупать эту связь, как это было с Рамоном, но у меня ничего не вышло. Это как в пропасть кричать.

– Я не знаю, для чего она нужна этим монстрам, Рамон. Для каких… экспериментов. – Меня даже передергивает от подобного. – Жива ли она еще?

– Венера, – рычит он, так что я вздрагиваю, – она нужна Альме живой. Я в этом сомневаюсь. Экспериментов и прочей дичи, которую ты себе придумала, не будет.

– Она сумасшедшая, – зло напоминаю я. – У нее ребенка забрали.

– Тогда тем более понятно, зачем она похитила Сару. Она хочет себе дочь, а значит, не причинит ей вреда.

Не причинит вреда? Ее у матери родной забрали! Лишили ласки, молока, любви. Не говоря уже о том, что…

– Это всего лишь. Твои. Домыслы, – я чеканю каждое слово, потому что надежда уже проникла в меня, отравляя своим теплом. Проливаясь кислотой на мое раненое материнское сердце.

– Тебе проще смириться с тем, что она погибла? Ты хочешь этого?

Все мое безразличие, которым я себя окружила, трескается как скорлупа, я с рычанием бросаюсь на Рамона:

– Да как ты можешь! Как ты можешь тыкать в меня этим? Это все твоя вина! Твоя! Ты это допустил!

Я хватаю его за лацканы пиджака,