— Да и как мы будем жить где-то там, за пределами шлюза Крессида? — вмешалась Риа, сестра Бинжакса.

Она нервно посматривала в сторону границы рыночной площади, туда, где на дороге гудели автомобили.

— И что мы будем есть?

— Но что именно видел Мати? — настойчиво спросила ее мать, Синестра. — Что он там видел, в мире полусна?

Финк наклонился и прошептал на ухо Арабелле:

— Он всего лишь подросток, вчерашний котенок. Может, ему кажется, что это какая-то шутка?

— Он с нами играет, — согласилась Арабелла.

Мати съежился, опустив голову. Собрание шло не лучшим образом. Неужели он и в самом деле настолько глуп, что поверил, будто кошки так вот возьмут и согласятся покинуть свой дом? Без причины, без плана, не зная, куда идут? Его старый враг Бинжакс спросил, что за опасность их подстерегает… и это было вполне понятно, разве не так? Кошки заслуживали объяснения. Но у Мати его не было… он не мог изложить в словах свои предчувствия. Он посмотрел вверх, в листву старого могучего вяза. За ней мир был темен и тих, и ни единой звезды не виднелось на небе. И это небо вокруг Мати казалось тяжелым, как перед грозой. Мати уловил струйку ядовитого дыма и сморщил нос. Для его обостренных чувств ночь буквально трещала от дурных знаков. Даже пепельно-бледная луна как будто пульсировала, предупреждая. Мати все сильнее наполняла уверенность: на шлюз Крессида наползает великая тьма, и это — только начало…

Пока кошки переговаривались между собой, в уме Мати вертелись слова Синестры: «Что он там видел, в мире полусна?» Мати закрыл глаза. И на мгновение вернулся в ту пустыню, увидел древнюю битву. Его шерсть вздыбилась, сердце бешено заколотилось. Он увидел приближавшегося Сюзерена и открыл рот, чтобы заговорить. Но ни слова не слетело с его языка, лишь молчаливая мольба повисла в сухом воздухе.

Большинство кошек теперь спорили с Пангуром, не обращая внимания на Мати, сидевшего на нижнем прилавке. Но Трильон внимательно наблюдала за ним. И хмурилась. Внезапно она забыла о том, что принадлежит к кошкам Крессиды и горячо желает остаться на своей Территории. Беззащитность маленького темно-рыжего котенка пробудила в ней нежность. Она посмотрела на своего собственного сына, Домино.

— Мати очень напуган, — тихо сказала она.

За обшитой досками церковью Воробей протянул рыжую лапу, чтобы сунуть ее в заброшенную водосточную трубу. Внутри трубы что-то лежало, совсем близко, на расстоянии одного хвоста… и оно вкусно пахло. Воробей одобрительно принюхался и повторил попытку, просунув лапу глубже. Его потрескавшиеся когти задели картонку. Сосредоточившись, Воробей снова взялся за дело. И наконец двумя когтями зацепил маленькую коробочку. Воробей вытащил ее из трубы, и коробка упала на асфальт перед ним.

Воробей осмотрел коробку. То, что было на ней написано, не имело для него значения. Он не обратил внимания и на изображение крысы в кружочке, перечеркнутое красной линией, — важным было только отверстие и вкусно пахнувшая еда внутри. Прижав коробку лапой, чтобы не вертелась, Воробей просунул внутрь рыжую морду. И, высунув язык, начал облизывать кусочек сушеного мяса.

Но тут же он зажмурился, у него защипало в глазах. В еде было что-то горькое… что-то неприятное. Воробей выдернул голову из коробки. Он слышал шум на другом конце рыночной площади, ветер доносил до него мяуканье. Смущенный Воробей посмотрел на небо. Бледная луна стала больше, но один ее край все еще затягивала туманная мгла, — до полнолуния оставалось еще один-два дня. А обычные собрания сообщества проходили в полнолуние. Но может быть, собрание все-таки состоялось? Может, ему кто-то и говорил об этом? Может, он тоже должен быть там? Воробей вечно забывал такие вещи.

Бросив коробку с невкусным мясом, Воробей направился вокруг обшитой досками церкви и через мощеную площадь. Но тут же остановился, тяжело дыша.

— Что-то я не чувствую… что-то я как будто не в себе, — пробормотал он.

Воробей попытался умыться, но его лапы дрожали и не слушались, а подушечки повлажнели. На слабеющих лапах Воробей снова направился к вязу.

— Это пройдет, — заверил он себя.

Желудок вдруг сжался. Грудь пронзило острой болью.

Тихо мяукнув, Воробей упал на землю.

Далеко-далеко, в дельте Нила, спал город Заказик. Изредка проезжали по его пыльным улицам машины, в теплом воздухе плыла музыка, лившаяся из какого-то открытого окна. Было так тихо, как только может быть в городе; Заказик пребывал в состоянии почти нерушимого покоя.

На взгляд человека, в ту ночь посмотреть было особо не на что, и совершенно нечего было бояться. Но глаза кошек гораздо глубже видели сквозь темноту. Горбатая луна висела в небе, изогнувшись, как хищник, готовый к прыжку.

В тайном дворце в самом сердце города все деловито бурлило: за стенами из крошащегося кирпича по мрачным коридорам маршировали стражи, мускулистые кошки с длинными лапами и острыми клыками. Во внутренней палате высшие жрецы окружили Сюзерена, молча сидевшего в полутьме. Опустив голову, он повторял за ними напев:

С трудом передвигаясь на старых хрупких лапах, Ипанель тащился к палате Сюзерена. Он слышал о разрушительном плане Владыки. И поклялся остановить его — любой ценой. Ипанель был старейшим придворным шалианом, мистиком, пережившим за долгие годы во дворце многочисленные заговоры, междоусобицы и схватки. Он воспитывал Сюзерена с младенчества, показывал ему дороги Фьянея до того, как великий вожак хотя бы отчасти осознал свою силу. Фьяней был миром духов и вторых «я» кошек, — не миром снов, но таинственным лабиринтом, что вился между ними и миром яви. Ипанель лучше многих знал, что лишь особенные кошки могут входить во Фьяней по собственной воле. И некоторые становились настоящими мастерами движения между мирами, набираясь силы в мире полусна. Это относилось и к Сюзерену. Владыка Кошек превзошел своего учителя еще в юности, и теперь, понимал Ипанель, трудно было оценить способности Сюзерена. Трудно было даже вообразить, как далеко он может зайти в своем страстном желании мести.

Ипанель был грозным учителем — свирепым и требовательным. Хотя он был уже очень стар, мало кто решился бы поссориться с ним. Его боялись и уважали при дворе; он имел даже больше власти, чем главнокомандующий армии Са Мау. Сюзерен должен был прислушаться к нему.

— Стой! — приказал страж, когда шалиан подошел к внутреннему залу.

— Дурак, это я! — огрызнулся Ипанель.

— Прошу прощения, Мудрейший… но Владыка распорядился, чтобы никто не входил.

Прихрамывая, старый кот прошел мимо стража, и тот не решился его остановить.

— Ко мне это не относится! — прошипел шалиан, проходя под фигурой одноглазой кобры во внутреннюю палату.