— Возможно, но если бы меня не перевели, я бы никогда неполучила шанса поработать с кем-то вроде тебя.

Шредер метнул на нее подозрительный взгляд, ища признаковиздевки, но ее улыбка оставалась безмятежно открытой.

— Логан Мэннинг даже не считается пропавшим. Скорее,заблудившимся, — буркнул он.

— И ты считаешь меня виноватой в том, что капитан Холланд послалнас сюда?

— Ты чертовски права.

Он толкнул плечом входную дверь, и порыв арктического ветраедва не внес их обратно.

— Мэннинги — это класс VIP. И мэр, и комиссар Труманти — ихличные друзья, поэтому Холланд решил послать для общения с миссис Мэннингкого-то, имеющего «некоторый светский лоск», как он выразился.

Сэм приняла его слова за шутку.

— И он считает меня таковой?

— По крайней мере именно так он и выразился.

— Тогда при чем тут ты?

— На случай, если придется поработать мозгами.

Шредер ожидал, что она хотя бы огрызнется, но когда Сэмпромолчала, неожиданно почувствовал себя злобным сукиным сыном. И чтобысгладить оскорбление, решил посмеяться над собой:

— И еще потому, что он считает мою задницу самой красивой вовсем участке.

— Он и это сказал?

— Нет, но я видел, как он меня оглядывал.

Сэм не сдержала смеха. Шредер знал, что его внешность менеевсего можно назвать привлекательной: мало того, на первый взгляд она казаласьдовольно устрашающей. Хотя рост у него был всего пять футов шесть дюймов,массивные плечи были непропорционально широки для короткого тела, и все этодополнялось толстой шеей, квадратной головой с тяжелыми челюстями ипронизывающими, глубоко посаженными темно-карими глазами. Хмурый, он напоминалСэм разозленного ротвейлера. Даже улыбавшийся, он походил на ротвейлера. Просебя она звала его «Шреддер»[4].

А тем временем на третьем этаже больницы молодой доктор,стоя у изножья кровати Ли, читал ее историю болезни. Дойдя до последнейстрочки, он кивнул, тихо вышел и прикрыл за собой дверь. Дополнительная дозаморфия, которую он назначил, уже сочилась в вены Ли, притупляя физическую боль,терзавшую ее тело. Она пыталась найти убежище от нравственных мук, думая о тойпоследней ночи, которую провела с Логаном, когда все было чудесно, а будущееказалось таким светлым. Ночь субботы. Ее день рождения. Премьерный показ новойпьесы Джейсона Соломона.

После спектакля Логан устроил грандиозную вечеринку в честьобоих событий…

— Браво! Браво!!!

Занавес поднимался шесть раз, но в зале по-прежнему стоялоглушительный рев, сопровождаемый такой же бурной овацией. Актеры выстроилисьна сцене, поочередно кланяясь, но стоило Ли выступить вперед, как воплибезумным крещендо поднялись к потолку. Большая люстра уже горела, и Ли увиделаЛогана в переднем ряду. Муж яростно хлопал в ладоши и орал ничуть не тишеостальных, разве что глаза его горделиво сверкали. Она улыбнулась ему, а он вответ поднял вверх большие пальцы.

Когда занавес наконец опустился, Ли побрела за кулисы, гдестоял Джейсон, лицо которого светилось торжеством.

— Какой успех! Настоящий хит, Джейсон! Мы выиграли! —воскликнула она, обнимая его.

— Давай-ка еще раз выйдем на поклоны, только ты и я, —предложил он.

Джейсон был готов торчать на сцене до тех пор, покапоследний зритель не покинет зала.

— Ну уж нет, — ухмыльнулась Ли, — с нас хватит.

Но он продолжал дергать ее за руку: счастливыйтридцатипятилетний ребенок, гениальный, неуверенный в себе, чувствительный,эгоистичный, темпераментный, добрый.

— Ну пойдем, Ли, — умасливал он. — Всего один ма-а-аленькийпоклон! Мы это заслужили.

— Автора! Автора! — скандировала тем временем толпа.

— Вот видишь? — разулыбался Джейсон. — Они в самом делехотят меня видеть.

Он был в приподнятом настроении и жаждал признания ивосторгов. Ли смотрела на него с материнской снисходительностью, смешанной счем-то вроде благоговения. Джейсон Соломон был способен временами ослепить ее,очаровать и увлечь, бездумно обидеть своей бесчувственностью и согретьнежностью. Те, кто его не знал, считали блистательным чудаком. Знавшие еголучше обычно относились к Джейсону как к талантливому невыносимомуэгоцентристу. Для Ли, не только знавшей, но и любившей его, он был чем-то вродедвуликого Януса.

— Послушай, какие аплодисменты, — умолял он, продолжаятянуть ее за руку. — Пойдем скорее…

Не в силах справиться с очередным приступом его тщеславия,Ли смягчилась, но все же отступила:

— Иди один. Я остаюсь.

Но Джейсон только крепче сжал ее руку и потащил за собой.Едва они показались из-за кулис, застигнутая врасплох Ли споткнулась и чуть неупала. Очевидно, все заметили ее невольное сопротивление, что очень понравилосьпублике. Обычные человеческие эмоции, отразившиеся на лицах двух самых известныхлюдей на Бродвее, низводили их на уровень простых смертных, и зрители, нашедшиеэто очаровательным, вновь принялись бушевать. Только на этот раз аплодисментысопровождались взрывами хохота.

Джейсон наверняка попытался бы заставить ее выйти на сценуеще раз, но Ли вовремя вырвала руку и, смеясь, отвернулась.

— Не забывай старое правило, — напомнила она необорачиваясь, — всегда оставляй публику немного голодной.

— Это клише! — негодующе парировал Джейсон.

— Но тем не менее верное.

Джейсон слегка поколебался, но все же вместе с Ли пошел закулисы по длинному коридору, забитому восторженными актерами и хлопотливоснующими рабочими. Все говорили одновременно, благодаря и поздравляя другдруга. Джейсона и Ли несколько раз останавливали, обнимали, осыпали похвалами.

— Говорил я, двадцать восьмое — мой счастливый день.

— И то верно, — согласилась Ли. Джейсон упрямо требовал,чтобы премьеры всех его пьес назначались на двадцать восьмое. «Белое пятно»вданном случае тоже не стало исключением, хотя премьерные показы бродвейскихпьес, как правило, не назначаются на субботу.

— Неплохо бы глотнуть шампанского, — объявил Джейсон, кактолько они приблизились к гримерной Ли — .