В спальне Кузьминского красовалась «обнаженка». Бело-зеленаядевка, больше похожая на труп, вытащенный из воды, чем на красавицу,будоражащую чувства мужчины. В столовой висели нелепые натюрморты, отчего-товыполненные мрачными, темными красками, в гостиной наводил ужас средневековыйзамок, перед которым высилась виселица, а коридоры украшали карандашныенаброски, впрочем, весьма милые. Они изображали домашних животных: кошечек,собачек, цыпляток, утяток… Абсолютный кич, но, согласитесь, намного приятнеесмотреть на подобные картинки, чем на висельника.

Промучившись в кабинете, я почувствовал голод и пошел накухню.

Лариса Викторовна была одна. Кокетливая девушка Катяносилась по второму этажу с пылесосом.

— Чай, кофе? — засуетилась экономка.

В мгновение ока передо мной очутились чашка и тарелка сбутербродами.

Я сделал глоток и не сдержал восхищения:

— Божественно! Первый раз в жизни пью такой вкусныйкофе.

Лариса Викторовна зарделась.

— Я варю его с кардамоном, и еще… надо добавитьчуть-чуть порошка какао, щепотку, естественно, не растворимого, а настоящего,нашего, фабрики «Красный Октябрь». Ну как, осмотрели дом?

Я кивнул. Масло у них тоже вкусное, в него добавлен чеснок.

— Понравилось? — Лариса Викторовна усиленновтягивала меня в беседу.

— Отличное здание, — улыбнулся я, — воттолько…

— Что? — жадно поинтересовалась экономка.

Я на секунду заколебался. Ну какое право я имею критиковатьхудожественный вкус хозяина?

— Так что вам не по душе? — упорно настаивалаЛариса Викторовна.

— Очень оригинальные картины, — осторожно ответиля, — по-моему, они… э… э… не слишком соответствуют концепции убранствадома.

Лариса Викторовна прижала палец к губам:

— Тише.

Я замолчал.

Экономка улыбнулась:

— Хорошо, что мне сказали, надеюсь, Сергею Петровичуничего такого не озвучили?

— Нет, конечно.

— Ага, — кивнула Лариса Викторовна, — еслихотите долго работать у Кузьминского… К слову сказать, Сергей Петровичневероятно щедрый человек. Он сначала определяет вам оклад, потом начинаетдавать премии, делать подарки… Так вот, если желаете долго прослужить у негосекретарем, мой вам дружеский совет: хвалите все полотна беззастенчиво. Вособенности хозяину по душе, когда его сравнивают с Пикассо. Вот приедет онсегодня со службы, зайдет в столовую, а вы ткните пальцем в эти отвратныетемно-зеленые апельсины и скажите: «Господи! Да у вас тут подлинник Пикассо!»

— Насколько я знаю, этот художник никогда не писалцитрусовых, смахивающих по цвету на жабу, — возразил я, — он любилодно время совсем другие цвета. «Розовый период Пикассо», «Голубой периодПикассо», потом увлекался кубизмом…

— Образованного человека сразу видно, —восхитилась Лариса Викторовна. — Но сейчас-то речь идет о том, чтобы потрафитьхозяину.

— Так это его работы, — дошло наконец до меня.

— Ну да, — кивнула Лариса Викторовна, — мамаСергея Петровича, Глафира Анисимовна, была художницей. Кстати, картинки созверушками — ее работы.

— Очень милые.

— На мой взгляд тоже, — кивнула ЛарисаВикторовна, — но не все ее произведения таковы. От замка меня оторопьберет.

— Это тоже принадлежит кисти Глафиры Анисимовны? —поразился я. — Надо же, какие полярные вещи! Собачата, котята и висельник!

Лариса Викторовна налила мне еще кофе, потом наполниладоверху свою чашку и принялась самозабвенно сплетничать.

Мать Сергея Петровича была странной женщиной. Но ее муж,Петр Фадеевич, вначале не обращал внимания на, мягко говоря, не совсемадекватное поведение жены. Глафира легко переходила от смеха к слезам, быстрообижалась, помнила обиды десятилетиями и могла возненавидеть человека, если онприходил в платье красного цвета. Дальше — больше. Постепенно ее началраздражать яркий солнечный свет, она стала задергивать плотные гардины и жечьсутки напролет искусственный свет. Потом появилась новая фенька — Глафире сталиповсюду мерещиться враги, она перестала есть еду, которую готовила кухарка,питалась одним печеньем, лично покупая его в булочных и пряча у себя в спальне.

Все окружающие воспринимали Глафиру как сумасшедшую, одинПетр Фадеевич считал супругу милой сумасбродкой, но, когда она бросилась намужа с ножом, выкрикивая: «Ты решил меня убить», и у супруга спала пелена сглаз.

В дом косяком потянулись врачи. Диагноз звучал приговором —прогрессирующая шизофрения.

Петр Фадеевич принялся лечить супругу, его жизньпревратилась в цепь однотипных событий: обострение недуга жены — ремиссия —снова ухудшение.

Жить с психически больным человеком в одном доме тяжелыйкрест. Петр Фадеевич терпеливо сносил все — истерики, крики: «Сейчас покончу ссобой», вопли: «Я тебя мучаю…»

Но господь заметил страдания Кузьминского, и случилосьсчастливое событие. Однажды Петр Фадеевич купил своему маленькому сыну Сережеакварельные краски. Мальчик, с увлечением игравший в солдатиков, вежливопоблагодарил папеньку и забросил коробку в шкаф. Невесть как она попала в рукиГлафиры. За одну ночь дама превратилась в страстную художницу. Петр Фадеевич неверил своим глазам. Бьющаяся по пять раз на дню в истерических припадкахсупруга приклеилась к бумаге, с невероятным энтузиазмом водя по ней кисточкой.

Естественно, муж кинулся в магазин. Через неделю комнатаГлафиры была превращена в мастерскую. Измученный Петр Фадеевич приобрел женесамые лучшие краски, супердорогие кисти, изумительную бумагу, холсты, заказалмольберт.

В квартире воцарился долгожданный покой, Глафира сталадругим человеком, припадки безумия и злобы сошли практически на нет.

Петр Фадеевич как мог поощрял жену. Ее полотна вставлялись вроскошные рамы и немедленно вывешивались на стенах. Гостям вменялось вобязанность изо всех сил хвалить картины. Те, кто недоуменно поднимал брови илипрезрительно кривил губы, объявлялись персонами нон грата и более никогда кКузьминским не приглашались.