Прошло два года, и боль от разлуки становилась все острее. Атмосфера в Ноттингеме угнетала Мервина больше, чем он предполагал. Летом 1966-го он решил, что для продолжения борьбы имеет смысл перебраться поближе к Лондону. Рассмотрев ряд предложений, он остановился на Политехническом институте Баттерси, который совсем недавно получил такой же статус, каким обладал Университет Суррея, но располагался тогда в помещении заброшенного склада в Клэпхеме. Мервин приобрел маленькую квартирку в Пимлико. Его устраивала эта работа, так как она оставляла ему достаточно свободного времени, чтобы надоедать своими просьбами Советскому посольству, Форин-офису и Флит-стрит[6]. К сожалению, Университет Суррея, его студенты и уровень преподавания вызывали у него глубокое презрение, и хотя ему пришлось проработать в нем достаточно долго, он с горечью обвинял себя в том, что докатился до такого унижения.

Мила, в свою очередь, тоже впала в глубокую депрессию. Она похудела, ребра стали видны, «как у туберкулезной старухи», в волосах появилась седина. «Без тебя моя жизнь остановилась, застыла — мне это не просто кажется, а так оно и есть на самом деле, — писала Мила. — Почему мы не построили себе шалаш где-нибудь на краю света, далеко от людской злобы, жестокости и ненависти? Если бы ты был со мной, мне никогда не наскучило бы жить там. Боже, Боже, Боже, неужели все наши страдания напрасны? Жизнь так коротка — до чего же глупо и преступно терять эти дни!» Мила цитировала классическое военное стихотворение Константина Симонова «Жди меня», которое так точно отражало судьбу миллионов советских женщин, обреченных ждать своих любимых, не получая от них вестей с фронта: «Жди меня, и я вернусь, / Только очень жди, / Жди, когда наводят грусть / Желтые дожди, / Жди, когда снега метут, / Жди, когда жара, / Жди, когда других не ждут, / Позабыв вчера».

Случайно разговорившись в Лондоне с приятелем, Мервин узнал, что можно без визы съездить в однодневную экскурсию в любую из Советских прибалтийских республик. А в финском турбюро на Хеймаркете ему подтвердили, что финская туристическая фирма «Калева» действительно организует однодневные туры в столицу Эстонии Таллин и короткие поездки в Ленинград, куда тоже не требуется виза. Имеются в виду финны, объяснила девушка за стойкой, но она думает, что для англичанина тоже не будет никаких проблем. А Мила может приехать туда без всяких хлопот.

В Британской библиотеке Мервин изучил карту Ревеля (теперь Таллина) 1892 года издания и довоенный немецкий путеводитель. Для свидания с Милой он выбрал самую высокую церковь в городе — Св. Олафа, кирку Олевисте, излюбленное место встреч, расположенную недалеко от порта. В начале августа он начал осторожно намекать Миле — не думает ли она провести свой отпуск в Прибалтике? Говорят, Таллин очень красивый город. Может быть, Мервин посетит Скандинавию числа 26-го или 29-го августа. Слышала ли Мила о церкви святого Олафа? Мила поняла намек и тайно дала понять, что приедет в Таллин.

Конечно, затея была рискованной, и перед отъездом в Финляндию 22 августа он оставил письмо, которое должны были переправить в Форин-офис, если его арестуют.

В конце месяца я сделаю одну-две попытки проникнуть в Советский Союз, чтобы увидеться со своей невестой, — писал он. — Почти наверняка я поеду в Таллин. Есть опасность, что я окажусь в советской тюрьме… Хочу заявить, что если Советы схватят меня, я не желаю никакой помощи со стороны сотрудников Форин-офиса в СССР и категорически против того, чтобы кто-нибудь из них пытался вступить в контакт с моей невестой. Надеюсь, это письмо не оставляет у вас никаких сомнений… Сожалею, что мне приходилось иметь с вами дело, но не собираюсь это делать в дальнейшем.

Он отправил письмо одному своему другу, чтобы тот переслал его в Форин-офис, если он сам не вернется к середине сентября.

До Копенгагена Мервин летел по льготному тарифу, затем ночным паромом прибыл в Стокгольм, откуда уже на другом пароме добрался до Хельсинки. На следующий день, это был четверг, он посетил офис Агентства путешествий «Калева» и заказал на субботу билет на пароход до Таллина. Оставшуюся часть дня он осматривал Хельсинки, посидел в крепости на старинной русской пушке и отправил письмо Миле, попросив ее прислать ответ в Хельсинки, до востребования. «Не могу подобрать слов, чтобы передать красоту города, — писал он. — Сияющая под солнцем спокойная гладь открытого моря с заливами и островками, по которому скользят красивые белые яхты».

В пятницу он снова зашел в агентство и, хотя не был финном, без всяких проблем получил маленький розовый билет. На следующий день в девять утра Мервин вместе с другими пассажирами поднялся на борт парохода «Вайнемюйне». Они отчалили через час, точно по расписанию.

Погода была типично скандинавской, солнечная и ветреная. Вскоре после отправления суровый русский чиновник в темном костюме начал собирать паспорта пассажиров и складывать в коробку. Взяв паспорт Мервина, он смерил его пристальным взглядом. Все два часа перехода до Таллина Мервин провел на палубе, нетерпеливо вглядываясь в даль, пока не показались высокие шпили столицы Советской Эстонии. Когда пароход пришвартовался, снова появился русский со своей коробкой и, выкрикивая имена пассажиров, стал возвращать им паспорта. Мервин ждал, чувствуя противную слабость под ложечкой. Но вот пограничник назвал и его имя, последнее в списке, и выдал паспорт, скользнув по нему равнодушным взглядом.

Спускаясь по трапу на пристань, Мервин услышал, как его окликнул по имени женский голос, но это был не голос Милы. Он увидел Надю, племянницу Милы, которая сияла радостной улыбкой, не веря своим глазам. Они с Милой ждали Мервина только на следующий день, и она оказалась на пристани совершенно случайно, просто ей захотелось пробежаться. Мила ждала ее у церкви святого Олафа. Надя проверила, нет ли за ними слежки, но ничего такого не заметила.

Мимо таможни и бастиона они направились в Старый город, а когда приблизились к церкви, Мервин увидел на скамье женщину в платке и нетерпеливо окликнул ее. Он был смущен — это оказалась не Мила.

— Мила вон там, — указала Надя на невысокую фигурку у входа в церковь.

Влюбленные обнялись. «Не могу описать свои чувства, нахлынувшие на меня в ту минуту», — писал потом Миле Мервин. Даже после двух лет разлуки он сразу почувствовал в ней близкое существо, «те же глаза, добрые, все понимающие».

Эти несколько украденных у судьбы часов мои родители прожили в Таллине опьяненные счастьем. Власти категорически предписали им жить вдали друг от друга, и все-таки они встретились и, взявшись за руки, бродили по Старому городу, обсуждали планы на будущее, а сзади, в отдалении, шла Надя, посматривая, нет ли «хвоста». Мервин проник сюда сквозь узкую трещину в мощной стене, разделяющей их с Милой, и маленькая победа рождала в них надежду, что эти несколько часов могут превратиться в целую жизнь. Не знаю, удалось бы им перенести разлуку, которая тянулась почти шесть лет, без этой короткой встречи в Таллине, когда оба убедились в том, что остались прежними, из плоти и крови, а не из слов на бумаге, и что сумеют одержать победу.