Сесили сразу изменилась, вид у нее стал отчужденный, настороженный, холодный. Хотя она была одета по-домашнему свободно и небрежно, казалось, что теперь на ней строгий деловой наряд. Ее голос зазвучал не менее сухо и строго:

– Ну и что?! Это не важно. Меня это не волнует.

– Да? А почему?

– Я как-то об этом не подумала. – Она вскинула обе руки вверх и упала в кресло, стоявшее чуть наискосок от Шейна. – Тогда меня мучила, не давала покоя, изводила одна мысль: все, во что я так верила, было ложью. Меня никто не любит, даже отец. Я ему просто безразлична. Шейн, я не знала, что мне делать. Отец не имел ничего против моего замужества, так как Майлз, бесспорно, наш союзник. Я была пешкой в руках отца.

Обиженная, уязвленная до глубины души, она искала у него сочувствия, но Шейн не удержался, он не мог не задать очевидный вопрос:

– Так почему же ты играешь по его правилам?

В ее унылом взгляде чувствовалась подавленная растерянность, но голос прозвучал сдержанно и сухо:

– Каким бы плохим ни был мой отец, это не означает, что он не прав. Я намерена доказать, что я что-то значу, я не отступлю, и не проси меня об этом.

Притворившись бодрой и веселой, Сесили вошла на кухню, где уже сидели Мадди, две ее подружки и Шарлотта.

– Всем доброе утро.

Четыре головы одновременно повернулись в ее сторону. Софи улыбнулась.

– Доброе, доброе, как самочувствие?

– Отлично. – Сесили с нарочито радостным лицом откинула прядь волос со лба.

– Повезло тебе, – отозвалась Софи. – Голова не трещит?

Сесили зарделась, щеки так запылали, как будто температура у нее подскочила на несколько градусов.

Пенелопа похлопала Софи по руке – мол, хватит.

– Уф! – выдохнула с облегчением Мадди, дружелюбно переглядываясь с Сесили.

Шарлотта пристально оглядела дочь, отпила глоток чая из бабушкиной чашки с розочками и золотым ободком и только потом бестактно спросила:

– Что произошло вчера?

– Ничего, – встрепенулась Сесили, – ровным счетом ничего. А что у нас сегодня в программе? Я готова помочь, чем могу.

Мадди подровняла стопку бумаг возле себя, затем заглянула в свой блокнот:

– Давай поглядим.

Пенелопа со вздохом взяла чашку кофе:

– Увы, мне надо идти готовиться к совещанию по конференц-связи.

– А в чем дело? – Лицо у Мадди сразу вытянулось.

– Так, кое-какие проблемы. Контракт с городом в подвешенном состоянии. Мне очень досадно, но городские власти нельзя заставлять ждать, для них даже свадьба не повод для опоздания.

По-видимому, речь шла о той самой крупной сделке, о которой упоминал Шейн. Сесили сделала мысленную пометку: поговорить о ней с Шейном поподробнее. Она была знакома кое с кем из власть имущих, в том числе даже с мэром. Хотя это было совсем не ее дело, но как знать, а вдруг она чем-нибудь, да поможет.

– Да-а, – протянула со вздохом Мадди, – и это называется отпуском.

Пенелопа похлопала ее по плечу:

– Я люблю тебя как сестру, но твое вечное нытье и просьбы, твой бесконечный список дел тоже мало смахивают на отдых.

Мадди надула губки:

– Ну да. Сознаюсь, я веду себя ужасно, ведь так?

Софи засмеялась звонко и заразительно:

– Ужасно – еще мягко сказано! Я часто вспоминаю, как устраивали свадьбы в прошлом. Все предсвадебные заботы сводились к одному: достать предмет, чье название состоит из шести букв, в количестве двух штук.

– Да, да, ты права, – согласилась Мадди, в волнении размахивая руками. – Просто я ужасно нервничаю. Мне так хочется, чтобы моя свадьба прошла идеально.

– Так все и будет, – поспешила успокоить ее Шарлотта, ее тревога за Мадди была такой неподдельной, что Сесили ощутила, как что-то больно укололо ее в сердце.

Ей стало обидно, что во время их последнего разговора в материнском голосе она не заметила ни тени подобной теплоты, участия и тревоги, а ведь она была ее дочерью. Для того чтобы скрыть волнение, Сесили поспешно взяла салфетку, делая вид, что вытирает воображаемое пятно на столе.

Пенелопа, скосив глаза, взглянула на часы.

– Я буду занята часа два.

– А без тебя Шейн не может обойтись? – спросила Мадди.

Пенелопа резко махнула рукой перед собой:

– Посмотри, здесь три человека, которые готовы помочь тебе, а у Шейна есть только я.

Сесили вдруг стало обидно до слез, она явно ревновала Шейна. Ей хотелось встать и закричать на всю кухню: «Это неправда. У него есть я!» Но она тут же опомнилась. Пенелопа, конечно, имела в виду работу.

Между Пенелопой и Шейном, как известно, ничего не было.

Несмотря на это, Сесили внимательно оглядела девушку. И поразилась, разглядев ее чудесные волосы – густые, темно-желтого цвета, словно налитые солнцем. А глаза синего цвета, прозрачные, чистые – даже страшненькие очки не могли скрыть их красоты. Более того, лицо Пенелопы тоже было красивым. Если присмотреться, она – настоящая красавица. И все это искусно пряталось за серьезной внешностью и деловыми манерами! Сесили опешила. Она наконец разглядела Пенелопу. Интересно, разглядел ли ее Шейн?

Куда она смотрела раньше? Где были ее глаза?

Пенелопа, видимо, ощутила на себе пристальный взгляд Сесили, и он ей не понравился.

– Что такое? – Она посмотрела ей в лицо. – Неужели у меня подбородок в джеме?

– Нет-нет, все в порядке. Ты просто красавица, – неожиданно для себя самой выпалила Сесили. Очевидно, предательский алкоголь еще не совсем выветрился из ее головы.

По лицу Пенелопы пробежало облачко. Слова Сесили, видимо, ее не слишком обрадовали.

– О, гм, благодарю.

Софи заговорщически поднесла палец к губам:

– Тсс, ни слова больше. Пенелопа терпеть не может, когда ей говорят комплименты.

Сердце у Сесили приятно заныло.

Все-таки как хорошо вот так, сидя, болтать по-дружески! Разве плохо иметь таких подруг? Отнюдь!

Подруг, которые улавливают твое настроение и так тонко понимают тебя, которые интуитивно видят как твои сильные, так и слабые стороны. Прежде она даже не могла представить себе такое. Что в этом плохого? Так зачем держаться от всех в стороне? В стороне от жизни? Уклоняться от дружбы? В ее ушах тихо зазвучала давняя лирическая песня, которую исполнял дуэт «Саймон и Гарфанкель». «Неужели она – остров».

Что это с ней? Как вчера возле дерева называл ее Шейн? Что-то смутное зашевелилось в ее памяти. Летняя Сесили – да-да, именно так он назвал ее. Неужели, когда она опять вернется в Чикаго, то снова станет такой, какой была всегда?