Придется брать инициативу в свои руки.

Беру его руки и кладу себе на грудь.

Мор замирает.

– Сара…

– Можешь дотронуться до меня, – говорю я. – Я хочу, чтобы ты прикоснулся ко мне.

Его руки остаются неподвижными.

М-да. Если в ближайшие секунды он так и не шевельнется, я умру от унижения.

– Пожалуйста, – это вырывается совершенно случайно.

Вот черт.

Мор стонет.

– Я не должен, – говорит он, не отрывая взгляда от моей груди, – тем более, когда ты бросаешь мне это слово. Тем более, когда ты предлагаешь мне свое тело. Но я чувствую… я не нахожу в себе… сил противиться этой просьбе.

Боже правый, пока он рассуждал, я уже почти достигла верха блаженства от ощущения его рук на своей груди.

– Не ожидал, что они окажутся такими мягкими, – бормочет он, продолжая пялиться на мою грудь так, будто ему лет тринадцать, и он впервые нашел порнографический журнал своего папаши.

Вдруг, словно по наитию, он наклоняется и трогает губами мой сосок. Ощущение такое острое, что у меня вырывается сдавленный вскрик. Под водой меня касается его член, твердый, как камень. В голове проносится ураган непристойных мыслей.

А если сейчас он навалится на меня всем своим весом? Каково это будет? Я почти теряю рассудок от желания немедленно это проверить. Мы играем в опасную игру. Нет, не так – это я играю в опасную игру. Мор, скорее всего, даже не подозревает, что здесь играют в какую-то игру.

Успокойся и не спеши, если не ради самой себя, то ради него.

Я отстраняюсь и возвращаюсь в свой угол ванны, оставив Мора с повисшими в воздухе руками. Глаза всадника горят, и он, похоже, пытается решить, бросаться ему за мной следом или нет.

– Мы не должны этого делать, – говорю я, полностью осознавая, насколько непоследовательно себя веду. – Во всяком случае, здесь, – добавляю я, как будто это место – какое-то святилище, хотя минуту назад мне было на это наплевать.

– Мертвым нет до нас дела, – возражает Мор. – Они за пределами этого мира.

Хорошая точка зрения.

Но, тем не менее, нам некуда спешить.

Взяв Мора за руку, я прижимаю ее к своей щеке. Лихорадочный блеск в его глазах немного смягчается. Он хватает меня за руку, тянет к себе. Но вместо того, чтобы продолжить с того, на чем остановились, он просто обнимает меня. Почему-то, несмотря на то, чем мы занимались всего несколько секунд назад, это объятие оказывается целомудренным и нежным.

Ему тоже трудно. Ему предстоит продолжить выполнять свой долг, но теперь он осознает весь ужас происходящего, а недавно узнал, что значит терять.

И, несмотря ни на что, рядом с ним мне хорошо. Он дает мне утешение. Я прислоняюсь к Мору. Он прижимает к груди мою голову, легко целует меня в волосы. Кто бы мог подумать, что именно этого мне все время не хватало. Я не догадывалась, но так оно и есть.

– Не беспокойся, Сара.

И весь ужас положения в том, что сейчас, в его руках, таких надежных, я действительно спокойна.

Мы покидаем жилище Рут и Роба. Вокруг стоит нежилая тишина, в воздухе чувствуется слабый всепроникающий запах. Смерть расположилась здесь надолго. И это, признаться, меня сильно нервирует.

Выезжаем мы в дождь. В сущности, в этом нет ничего удивительного, ведь Тихоокеанский Северо-Запад считается колыбелью ливней.

Пока мы с Мором наедине, можно притворяться. Он – мой доблестный благородный рыцарь, а я – его необычная спутница, может, даже оруженосец. Но стоит выехать на открытую дорогу, где игнорировать признаки Апокалипсиса невозможно, мы оба вспоминаем, как обстоят дела на самом деле.

В который раз я с надеждой вспоминаю о родителях. Как я хочу, чтобы с ними все было в порядке. Я давно смирилась с реальностью и знаю, что никогда больше их не увижу, но теперь, став свидетельницей того, как умерли Рут и Роб, я не могу не думать о том, что моих маму и папу могла постичь та же участь. И эта вероятность так меня ужасает, что я предпочитаю воображать, что они невредимы и избежали лихорадки.

Мор гонит Умницу Джули в галоп, заставляя неутомимого скакуна мчаться часами напролет. Так мы добираемся до Сиэтла. Город с его домами и уличными фонарями, недавно оставленным жильем и давно погасшими витринами, проносится мимо одним смазанным пятном.

Я ценю такую скорость. Мое внимание по большей части сосредоточено на том, чтобы удержаться на коне, и некогда задумываться о том, какой прием ожидает нас в одном из крупнейших городов США. И все же, как я ни стараюсь отвлечься, обмануть себя и расслабиться не удается. Тело напряжено так, что ноют сведенные мышцы, руки и ноги дрожат – не только от пронизывающего холода, но и от нарастающей тревоги.

Чем дольше с нами ничего – пусть бы случилось хоть что-нибудь – не происходит в дороге, тем мучительнее ожидание. Вокруг не видно ни души. Ни единой, до смерти перепуганной, души.

К тому времени, как приземистые, запущенные жилые постройки и бездействующие торговые центры уступают место пустым небоскребам, до меня начинает доходить, что это странно. Очень, очень странно. Города, даже после эвакуации, обычно куда живее, особенно такие огромные, как этот. Хоть кто-то должен был попасться нам на пути.

– А где все? – спрашиваю я вслух.

Наверное, устроили тебе засаду, Берн.

Мор за моей спиной молчит, такой весь из себя молчаливый созерцатель. Меня охватывает настоящее смятение. Что изменилось за время, пока мы оставались у Рут и Роба? Неужели Господь потерял-таки терпение и решил, что никто из нас не стоит спасения?

Если бы это было правдой, умная голова, тебя самой уже не было бы в живых.

В конце концов, я замечаю человека с бородой и грязными рыжеватыми волосами. Он сидит, привалившись к стене высотного здания. Я чувствую такое облегчение от того, что вижу, наконец, человеческое существо, что мне требуется минута, чтобы понять, что с ним что-то не так. На лице несколько открытых язв, взгляд безучастный.

– Останови лошадь, – я даже сама удивлена горячности своего требования.

Мор натягивает поводья, Джули останавливается. Я спешиваюсь и бегу к человеку.

Запах гнили и выделений чувствуется за несколько шагов. Он не отрывает взгляда от улицы.

Мертв. Такова моя профессиональная оценка.

Но, приложив два пальца к его шее, обнаруживаю слабый пульс.

Я вскакиваю на ноги.

Не может быть, он жив!

Правда, это ненадолго.

Воспаленные глаза медленно находят меня, а потрескавшиеся губы шепчут «помогите».

От этой мольбы у меня внутри все сжимается. И не хватает мужества сказать ему, что все кончено, и я мало что могу для него сделать.