К вечеру Рут и Робу становится хуже, на уход за ними требуется больше времени, и вот тогда я чувствую, как к нашей маленькой компании присоединяется Смерть. Она прячется в тенях, выжидая подходящего момента, чтобы забрать их души. Старики, наверное, тоже ее чувствуют, потому что, несмотря на слабость и приступы нестерпимой боли, умудряются обняться.

Мор смотрит на них с любопытством, словно никогда не видел ничего подобного.

Их кожа износилась, кости и сердца обветшали. И они любили друг друга долго, очень долго. Однако видно, что даже несмотря на все эти годы, проведенные вместе, им не хочется расставаться. Разлука наступает слишком рано.

Слишком рано.

Я чувствую комок в горле. Это… личное. Очень, очень личное. И надрывает сердце, и не предназначено для чужих глаз. Я опускаю голову и тихо выхожу из комнаты.

Мор не идет за мной, он предпочитает остаться непрошеным свидетелем. Проходит пять минут, десять.

Что у них там происходит?

Кажется, что прошла целая вечность. Не выдержав, я приоткрываю дверь и заглядываю. Мор, сгорбившись, сидит у кровати в кресле с высокой спинкой. Он не сводит глаз с супружеской пары, на лице замешательство.

Ох, я совсем забыла, что этого парня никто не учил правилам поведения в обществе.

Бесшумно подкравшись, я беру его за руку и тяну за собой из комнаты. Такой поворот событий озадачивает его не меньше, чем пара, на которую он столько времени смотрел с опасливым интересом.

– В чем дело, Сара? – спрашивает он, когда я плотно закрываю за нами дверь.

– Это их последние часы. Я уверена, что они хотят побыть в одиночестве.

Мор оглядывается на закрытую дверь.

– Откуда ты знаешь, что они хотят остаться… в одиночестве?

Я догадываюсь, в чем дело. Ему кажется странным выбранное мной слово. Одиночество – это когда неделями едешь по чужой земле и не с кем перекинуться словом. В его представлении оно никак не может относиться к двоим, лежащим друг у друга в объятиях и нежно шепчущим друг другу слова, известные только влюбленным.

Мор смотрит на меня, дожидаясь ответа.

Как ему это объяснить? Никогда не думала, что так трудно объяснить кому-то очевидные вещи.

– Я хотела сказать, что они хотят остаться вдвоем, наедине. Они хотят провести остаток жизни в обществе друг друга, а не в нашем.

Всадник продолжает смотреть на меня с тем же выражением, поэтому я продолжаю.

– У нас, смертных, в запасе не так уж много времени – считаные минуты, в принципе. Когда находишь кого-то, с кем тебе хочется провести это время вместе, то обидно тратить эти минуты на кого-то другого.

И уж тем более, если это последние минуты жизни.

Мор долго обдумывает услышанное. И наконец, согласно кивает.

– В таком случае я оставлю их… одних.

Теперь моя очередь задавать вопросы.

– А почему ты смотрел на них?

Обычно Мор не любит смотреть на то, как умирают люди, он старается избегать этого, даром, что сам же сеет смерть вокруг.

Он отвечает не сразу.

– Они любят друг друга.

Ну вот, на сей раз я чего-то не понимаю.

Заметив это, Мор объясняет:

– Я впервые вижу людей, которые любят. Это… непривычно, необычно, это интригует, видеть ту сторону человеческой натуры, которая прежде была от меня скрыта.

Даже не знаю, как на это реагировать.

– Но ты же был свидетелем тысячелетий истории человечества! Не мог же ты за все это время ни разу не видеть любви!

В конце концов, это же он мне постоянно напоминает, какой он древний.

– Да, – медленно произносит Мор. – Но такой не видел.

Такой – живой, дышащей, проникновенной. И каким-то непостижимым образом это полностью меняет дело.

Роб умирает первым. День выдался холодным и пасмурным.

На рассвете меня будит тихий плач Рут. Хотя звук еле слышен, он проникает мне в самую душу, и я сразу понимаю, что Роба больше нет. Ушла любовь всей ее жизни.

Я спешу к ней, хотя могла бы и не торопиться. Мор уже там, держит на руках исхудавшее, обезображенное болезнью тело старика.

Взгляд всадника полон скорби, сам он выглядит безнадежно потерянным. Я не могу понять, откуда такие эмоции, ведь сам же решил, что они должны умереть.

Пройдя мимо него, я опускаюсь на колени рядом с Рут. Хотя она и сама охвачена лихорадкой, все же тихонько плачет. Я просто касаюсь руки Рут, а потом снова ухожу, не мешая ей предаваться горю.

Можно предположить, что потеряв того, с кем провела всю жизнь, Рут будет безутешна. Но, заглянув в ее комнату через час, обнаруживаю, что ее тоска прошла, как пролетает над городом гроза.

– Совсем скоро я буду с ним, – говорит она, увидев меня. – Это настоящее благословение, что мы покидаем этот мир вместе. Да еще и в такое время, когда я знаю, без тени сомнения, что мы увидимся снова – совсем скоро. Я почти могу притвориться перед собой, что Роб просто вышел из дома по делам.

Только он не вернется.

Взгляд Рут становится далеким, полным печали.

– Поверить не могу, что все кончено…

В комнату возвращается Мор. Он похож на Мрачного Жнеца. Но, может, таким он видится лишь мне, потому что Рут встречает его улыбкой.

Не отвечая на ее взгляд, Мор косится в мою сторону, озабоченно морща лоб. Не дойдя до кровати, он останавливается.

– Не веди себя, как чужак, не сейчас, – с мягким укором просит Рут. – Подойди поближе.

Мор подходит к ней с таким видом, будто она кобра и вот-вот на него бросится. Не будь момент таким печальным, я бы усмехнулась при виде грозного воина Мора, робеющего перед нежной, любящей Рут.

Она хлопает ладонью по краю кровати, приглашая его присесть. Я морщусь, представляя, какую боль причиняет ей даже такое маленькое движение.

Мор подходит и садится.

Старушка тянется и гладит его по щеке.

– Я прощаю тебя, милый.

Кажется, что Мор потрясен.

– За что?

Но он понимает. Я вижу это по его лицу. Всадник знает, за что она его простила, и скрывает тот факт, что он – да-да, потрясен.

– Перед тобой непростая задача, – продолжает Рут. – По какой-то одному Ему известной причине, Господь счел необходимым, чтобы ты прочувствовал, что такое стать человеком. Это значит – чувствовать утраты, сердечную боль, все это.

Мор вдруг из всадника превращается в мальчишку, совсем юного.