– Может, и выкинем половину, – соглашаетсяВаська. – А лучше сразу всех. Сдадим оптом в музей городской скульптуры.

– Отличная идея.

– А календарь? А сигареты? Все, что ты рассказал о них,тоже розыгрыш?

– Нет, это-то как раз правда.

– Какая из правд?

– Слушай, их забыли на столике в кафе, а я подобрал.Вот и все.

– Значит, их забыл не скульптор? – Васька совсемзапуталась.

Ямакаси обнимает Ваську за шею, притягивает к себе и шепчетна ухо:

– Нет. И ему не сорок пять, и у него нет близкопосаженных глаз и нет бородавки на щеке. Но это не значит, что ТобиасаБрюггеманна не существует.

Васькино ухо мгновенно покрывается ледяной коркой. ТобиасБрюггеманн скользит по ней на коньках, беспечно заложив руки за спину: конькипривязаны к тобиасовым башмакам куском веревки, впереди него – канал, позади –собаки и мельницы, а сверху – птицы. Все как на картинах художника Брейгеля,Васька тоже видела о нем сюжет. Или даже целый фильм.

По каналу «Культура».

Если Ямакаси будет так настойчив в упоминаниях ТобиасаБрюггеманна, то рано или поздно она увидит по телевизору и его.

Шайзе!

– На календаре есть схема метро.

– И что?

– Мне нужно знать, в каком городе находится это метро.

– А там разве не указано?

– Я просто прошу тебя объяснить. Ты ведь носил этоткалендарь с собой.

Она настойчиво сует календарик в руки Ямакаси. Тот смотритна него ровно секунду, потом поворачивается к Ваське и аккуратно касаетсякончиками пальцев ее подбородка. В глазах его – легкий налет сострадания, илиВаська ошибается?

Так и есть: сострадание и еще что-то.

Любопытство. Удовлетворенность происходящим.

И снова – обычная для Ямакаси пустота.

– Вообще-то здесь нет никакого метро. Только дом идеревья…

– О чем ты говоришь?

– Сама посмотри. Дом и деревья.

Он прав.

Стоит только вернуть себе календарь, чтобы убедиться в этом.Размеры календарика не изменились ни на миллиметр, это по-прежнему пластиковыйпрямоугольник с зажеванными краями. Но вместо линий (черной, синей, желтой,красной) на нем пропечатан пейзаж: цветные холмы, строй пирамидальных тополей ивдали, на вершине одного из холмов, – дом под плоской черепичной крышей.

Замечательная картинка.

Тем более что она уже видела ее и даже мечтала попастьвнутрь.

Местность называется Тоскана, это в Италии.

Впервые она узнала о Тоскане (как узнала о многом другом) изтелевизионной программы. Да нет, это был фильм, романтическая баллада об однойамериканке, купившей дом в Италии; перипетии сюжета не так уж важны, а вот домВаська запомнила.

Она хотела такой же тосканский дом, какой был в фильме.

Она хотела такой же сумасшедшей красоты мотоцикл, какой былв другом фильме.

Она хотела так же бродить с большой собакой по берегу моря,как это было еще в одном фильме.

Слишком много препятствий, чтобы осуществить хотя бы одну изэтих идей, к тому же героиня фильма про дом в Тоскане была писательницей и ужнаверняка не страдала редкой психологической особенностью, которой страдаетВаська.

Все дело в дислексии.

Она – причина всех Васькиных несчастий. И еще – сестра.Ведьма. Паук.

Всякий раз отправляясь по невидимой дороге от тосканскогодома до берега моря (с большой собакой, лающей на волны), Васька натыкается напаука, паук не дает ей сделать и шага, то и дело напоминая: ты беспомощна, тыбеспомощна, ты беспомощна.

А у самого паука тем временем все в полном порядке.

Васька уверена – будь с ней рядом любой другой человек, а неблаженная дурочка… не будь с ней рядом вообще никого – все обернулось быпо-другому.

Много лучше.

Почти счастливо.

Ямакаси что-то говорит, следовательно – нужно ответить ему ипрекратить, наконец, снова и снова падать в бездну своей ненависти к пауку.

– Что с тобой происходит, кьярида?

– Ничего. Здесь и правда сфотографирован дом. Наверное,я просто спутала календарики, у меня их накопилось с десяток. Валяются по всеймастерской…

– Давай выкинем все это гипсовое дерьмо. Получитсяотличная студия…

– Тут не только гипсовое дерьмо. Есть и мраморноедерьмо, и глиняное дерьмо, и деревянное, а в общем, я согласна.

– Хочешь, займемся сексом?

Ваську так и подмывает сказать ты уже занимался сексом, но вданной ситуации лучше промолчать. Ямакаси бывает очень милым, он, несомненно,привязался к ней, развлекает историями, в которых трудно отличить правду отвымысла. При его красоте, экзотичности, грации, умении летать над крышами ивечной сиесте, которую он носит в карманах штанов, – при всем этом он могвыбрать не Ваську, любую другую. И любая другая с радостью согласилась бы статьего девушкой.

Исключение составляют лишь оголтелые феминистки, лесбиянки,Валерия Новодворская и те ненормальные, что мечтают о карьере в крупныхкомпаниях, адвокатских конторах и органах государственного управления.

Васька искренне верит: таких наберется немного.

– Скажи, милый… Я хоть немного тебе нравлюсь? –голос Васьки немного подрагивает, черт знает что, уж не влюбилась ли она?

Определенно нет.

– Нравишься ли ты мне? – он с готовностьюзакрывает глаза и принимается ощупывать ее лицо кончиками пальцев, как это сделалбы слепой. – Ты хочешь знать, нравишься ли ты мне?

– Да.

– Что это? Берега прекрасных озер? – пальцыЯмакаси касаются Васькиных век. – Они заросли лилиями? Они заросликамышом?..

– Это всего лишь глаза, – уточняет Васька.

– А это? Что это? Чудесный склон чудесной горы? –пальцы перемещаются ниже.

– Это всего лишь нос…

– Может быть, это – вершина бархана? Гребень волны?

– Это губы, милый…

Густопсовая банальщина, любовный примитив. Штамп, стершийсяот частого употребления, как правило, за ним следуют манипуляции с застежкой отлифчика и просьба раздвинуть ноги; услышав такую неказистую игру слов Васькарассмеялась бы в лицо любому парню, попросила его покинуть помещение и большене утруждать ее визитами.

Но в исполнении Ямакаси банальщина вдруг приобретаетсакральный смысл.

– Ты все еще хочешь знать, нравишься ли ты мне?