у меня была, наверное, дурацкая! — если и я потеряю тридцать процентов?» Идиотская привычка всегда говорить правду! Ну, я и молчал. А она держит свою руку в моей, чувствую, глаз с меня не сводит, и мне тогда показалось, что желание принести жертву во имя любви приводит ее в трепет. Дрожит, как двигатель на высоких оборотах. Но я-то понимаю режим работы таких агрегатов — пару лет и перегрев, намотки не выдержат, и привет… Принцесса из сказки. Только жизнь ей обломала крылышки…

И все мои слова были впустую. Она только и поняла, что две души могут соединиться, когда равны — равно отдают и равно получают. Да если б я знал, к чему толкаю ее своим дурацким ответом. Она же три раза переспрашивала! Как она могла решиться на такое?!

«Это другое дело, детка…» Вот почему меня вызывает назавтра Ананиев.

Б

Люблю я покормить в обед голубков; не подпускаю к ним ни жену Катерину, ни сноху. Сажусь на треногий стульчик на заднем дворе, сыплю зерно из миски, у ног так и снуют… Венценосец, египетская горлинка, турманы. Развожу их, дай бог памяти, лет десять. Но лишь когда на пенсию вышел, понял, насколько облагораживает душу эта несложная ежедневная забота.

Когда перевалит за шестьдесят, человек ищет утеху в воспоминаниях. Моряк, попыхивая трубкой, живописует свои одиссеи, а я чаще думаю о последних пятнадцати годах нашего с Катериной учительствования, когда мы, тоже довольно постранствовав по городам, купили дом и осели в Чуке.

Катерина, свято веровавшая только в математику и физику, сперва доказывала, что я не смогу пробудить в детях тутошних шахтеров и переселенцев те чувства добрые, которые они должны были усвоить хотя бы из хрестоматии.

Бывали моменты, я и сам впадал в отчаяние. Что за примитивные взгляды, что за грубость в речах и одежде! Какое невежество! А родители? Придут на собрание, рассядутся. Как могут они меня понять? Мужики за партами — горы мускулов, въевшаяся в кожу угольная пыль, тяжелые руки с квадратными ногтями… А женщины! Если мужья все выслушивали молча, неуклюже потирая руки, то жены нахально вступали в спор: «Да . . . с ним, учитель, пересидит еще в школе пару годков и делом займется, на печь вон работать пойдет. Ты учи, раз тебе государство деньги платит, а уж мы со своими лоботрясами разберемся, еще не хватало, чтоб у нас за них сейчас душа болела. На стройке этой чертовой навкалываешься…» Все разговоры заканчивались строительством, доменными печами и хлебом насущным, все крутилось вокруг Чуки. А я ведь мечтал вложить в детишек пищу духовную. Составлял списки дополнительной литературы… Хотя в получку родительские карманы распухали от денег, ни один не додумался купить — пусть самую дешевую — книжку. О, как завидовал я коллегам из округов с давними культурными традициями! Но мои стенания вызывали лишь дежурные аплодисменты на учительских конференциях. Помощи ждать было неоткуда, наш район только-только заселяли, правда, вышло специальное постановление ЦК. В папках были заготовлены проекты оперного театра, Дома молодежи… Но в Чуке не было даже клуба! Латание прорех в культурной жизни вменялось в обязанности учителям, в первую голову литераторам из техникума и гимназии!..

Да, поначалу я со многим не мог примириться. Катерина мне все растолковывала, как ребенку. Давала уроки в пустом кабинете математики, как сейчас помню. Очертила буковым циркулем меловой круг на доске и вписала в него многоугольник. «Любишь метафоры — вникай. Вот тебе наглядное соотношение котла гигантской отечественной экономики и ломаной судеб наших вчерашних крестьян. Они же не осознали пока толком, что на месте заштатного городишки и кучки сел здесь рождается нечто невообразимо громадное и новое. Сейчас первый этап процесса. И стройка вполне обойдется без романтиков. Значит, наша задача — готовить для нее человеческий материал, не мудрствуя лукаво. А время само подыщет матрицы, с которых будет печатать на этих чистых заготовках…» — «Глупости, — отвечал я, — форма неразрывна с содержанием».

Наши споры совпали по времени с модными дискуссиями о физиках и лириках. Кому будет принадлежать завтрашний день? — так спорили. Будто будущее — кусок пирога, который каждый стремится урвать… Мы же все плывем на одном корабле…

Диспуты диспутами, дело прошлое, но иногда мне кажется, что над моей Катей вся эта казуистика до сих пор имеет власть, да такую, что, бывало, приходило на ум: а не мечтала ли она и наш брак превратить в эксперимент для доказательства своей правоты? Жизнь рассудила, воздав должное и физике и лирике. У нас два сына: Огнян окончил английскую гимназию, дипломированный врач, но работает как профессиональный переводчик для одного издательства, а Панайот — инженер-гидротехник. И всегда у нас в семье царила гармония. Но вне стен нашего дома… Борьба честолюбий, конформизм, животные инстинкты…

Но наступал очередной сентябрь, звенел школьный звонок, и я снова входил в класс и с упорством, достойным автомата, растолковывал классические сюжеты литературы, отделяя зерно от плевел, причем мой язык становился до того примитивным, что я бывал противен самому себе. Но я укреплялся мыслью, что должен заложить нравственные основы в эти слепые души, такие же темные, как и невинные. Голубиные точь-в-точь…

Нет, конечно, я не чувствовал себя миссионером, одержимым желанием преобразить Чуку, ибо понял, что индустриализация накладывает на быт и сознание отпечаток рациональности и вытесняет разинь. И точно, стряслась беда с одной из моих бывших учениц. Но случай этот не имеет ничего общего с теми, которые на производстве обыкновенно указывают в статистических отчетах в графе производственного травматизма.

…Лихая беда прошла по полю, на котором сеял я добро.

Девушку звали Зоя Басарева. Я был у нее классным наставником. Девочки-подростки, многие, как-то разом, дружно расцветают, и школьная форма не скрывает их превращений. Появляются парочки… Но, читая ее сочинения, я смутно сознавал, что ухаживания соучеников и парней-выпускников не по ней. Она ждала истинного чувства, а не игры в любовь. Зоя, подобно полевому цветку, не спешила склонить головку под первым порывом ветра. Ее сердечко сверяло свои движение по компасу высоких чувств.

Да, я радовался цельности ее натуры и не скрывал своей привязанности к ней. Иной раз Катерина выговаривала мне за это, но все же всегда шла мне навстречу, когда я просил поспрашивать Зою еще после очередной двойки по математике (точные науки девочке не давались). В их классе были девушки много краше, отличницы, но ни единая не внушала мне уверенности в глубине своих душевных качеств. Для меня Зоенька всегда была как дочь. (Мы с женой мечтали о дочурке,