Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Любой парень из нашего цеха, если Ананиев будет искать свидетелей, подтвердит, что я пахал не за страх, а за совесть до той минуты, когда меня поразил любовный недуг. Все знают принцип работы электромагнита: накрутишь вокруг гвоздя проволоку, пустишь постоянный ток — и готов магнит. Вот и Зоя излучала притяжение вся, с головы до пят, причем ток явно менял характеристики при моем появлении. К тимофеевскому вагончику не проложили настил, и в грязи четко смотрелись следы приличного количества мужских сапог. И дело тут было явно не в главном снабженце, потому что уже через неделю после нашей первой встречи с Зоей мои кроссовки бороздили пространство до вагончика в одиночестве. По нескольку раз в день. И это произвело впечатление. И на нее, и на меня.
— Я всех твоих поклонников распугал. — Я задержал ее руку в своей. — Тебе следует меня прогнать, чтобы я не бросал тень на твою репутацию.
Она по-детски закусила губу.
— Я подумаю…
Пространство между нами сотрясалось от столкновений разноименных зарядов, причем я тоже чувствовал, что начинаю выделять тепловую энергию. Наше притяжение явно было взаимным, но ни я, ни Зоя не набрались смелости определить его природу. Это было как лихорадка… Болезнь. Теперь я это понимаю: любовь, мука. А инвалиду и вовсе не до любви…
На последнем осмотре доктор Везенков определил, что потеря зрения у меня — тридцать процентов: «Только не вешать нос! Работу тебе подыщут. На будущий год продолжим курс лечения, а пока — отдых, отдых и отдых!» Только дверь за ним закрылась — Зоя. Белый смазанный силуэт. Дрожит, всхлипывает, гладит мои руки. Я ей:
— Здорово, Заяц! — А она в рев. И от меня ни на шаг. Что объясняй, что не объясняй: со злости лопнуть готов, когда меня жалеют.
— Ты не ослепнешь! Доктор сказал, что всего тридцать процентов… И полный ажур… — Это она меня передразнивает. Ажур. Тужур. Н-да, Франция. Францалийский, мой шеф, вышел сухим из воды, а я тут как мокрая слепая курица… Вот тебе и бонжур. Лямур…
— Слушай, а ты не могла бы любить меня не так интенсивно, процентов на тридцать слабее?
Как она стала тискать мою руку!
— Ты жестокий! Ты ужасный! — сразу опомнившись, постаралась отшутиться. — Я тебя люблю на триста процентов сильнее, на триста…
Вот так, в Чуке все подсчитано в процентах.
Но я чувствовал, что призма рационализма, сквозь которую смотрел на мир с доисторических времен, тает, как банальная льдинка. И Зоя будто чуяла это и, как Герда, пыталась растопить мое сердце слезами: на мою небритую физиономию просыпались оранжевые упругие завитки ее волос, скользили между пальцами, и я то и дело касался щек, мокрых от слез.
— Как в дурацкой мелодраме, правда? — спрашивала Зоя дрожащими губами, я ощущал, как испуганно она озирается на дверь — в любой момент могла войти старшая сестра.
— Что ты, тут налицо отличная драма! Мелодрама не получится при всем желании: ты своим носиком не шибко мелодично выводишь тему!
Не знаю, что бы сейчас отдал… Вернуть бы назад этот момент! Шуткарь. К стенке отвернулся, герой! Тебе бы орден всемирной ассоциации садистов на шею… А ведь Зоя наверняка, увидев мою холодность, стала выискивать способ, чтобы доказать свою любовь. И я ее не остановил.
Так еще сплетницы из главного корпуса во главе с Севдой — ведь они внушали Зойке, что я за ней увиваюсь только ради новой партии импортного оборудования.
Кто мне рассказал? Тимофеев должен был подмахнуть нам накладную на четыре пневмопогрузчика. Зоя его не меньше недели обрабатывала. Он и подписал, да так, что продрал бланк и отшвырнул подставку для ручки! Итог: у нас — комплект подъемников, у Тимофеева — некомплект оконных стекол. Потом он отфутболил мусорную корзину, натянул промасленную кепчонку и процедил сквозь желтые зубы, чтобы его не искали — он на три дня заболел, — и пошел к здравпункту.
Она и рассказывала. Мы сидели на террасе ресторанчика — для праздника был повод: Тимофеев сдался. Мы смеялись. Не воспринимала же она этот смех как издевательство над своим шефом? Не станет же она в конце концов слушать какую-то Севду? Да и потом, она стала другим участкам выбивать больше техники, толкая на подобные разорения Тимофеева, чтобы не так бросалась в глаза ее благосклонность ко мне. Думаю, здесь был подсознательный расчет, хотя наивняки были склонны приписать все благородной силе любви…
Уж тут-то вы, гражданин следователь, пренепременно полистаете кодекс и откроете статью, гласящую о злоупотреблении служебным положением. И мои слова о Зоиной любви останутся гласом вопиющего в пустыне… А если в свидетели позовут Тимофеева? У него из-за четырех отечественных подъемников желчь разлилась, а если придется списывать два японских!..
Правда, конечно, что нам эти «Фануки» не были нужны, но настоял начальник цеха (Францалийский — у, старая лиса, он эти по снабжению огни, и воды, и медные трубы прошел, — то-то у него темечко как медным тазом накрытое) — и я написал заявку.
Следователь, по-моему, пока ему повестку не послал, хотя наверняка знает, как тот меня использовал. Шеф шефом, но у меня и своя голова на плечах, не маленький, нечего думать, что я пешка в чьих бы то ни было руках. Сам сделал, сам и отвечу. Конечно, я знал, что Зоя абсолютно не способна мне отказать в любой заявке, грех было не воспользоваться, я и провел несколько рейдов для стабилизации снабжения нашего участка.
Монтировать японскую технику нам было не к спеху. Но ее могли перехватить Дочев и Каракондов. И шеф