– Ты так полагаешь?

– Я знаю. Сколько еще раз мне нужно об этом сказать? – усмехнулся Хитрец. – Неужели ты не чувствуешь его страх? Такой боязни с лихвою хватит на троих.

Правда, с этими словами он взял меня под руку и ускорил шаг. В спину нам ударились глухие и трудноразличимые проклятия.

– Ты учился этому? – спросила я, чтобы не слышать простонародных выражений, от которых хотелось промыть уши с солью, и желательно несколько раз.

– Пока ты видишь только себя и думаешь о себе, – неопределенно ответил курьер, – ты не видишь ничего. Когда ты «прикасаешься» и будто мысленно сливаешься с человеком, у тебя появляется восприятие. И ты уже почти живешь его жизнью.

– Эдакая мимикрия, – догадалась я.

– Ты не маг и не можешь слышать их мысли. Но ты можешь уловить их страх, их радость, их любовь, их отчаяние. Это подобно тому, как ты чувствуешь кожей солнечные лучи. Ты можешь этому научиться, – подмигнул мне месье Алентанс.

Улочка, по которой мы шли, сужалась с каждым футом, и я недоверчиво озиралась по сторонам. Мы приближались к тупику, образованному полуперекошенными зданиями с наспех закрытыми железными дверьми, а Фойерен так и не замедлил шаги.

– Смотри на других людей, Келаайи, но не пытайся увидеть в них себя, – вдруг озарился Хитрец, словно то, о чем он рассказывал, имело для него чрезвычайную важность. – Попробуй рассмотреть, что они прячут. Почему не раскрывают душу нараспашку, почему боятся и ненавидят. Смотри на взрослого и попробуй увидеть ребенка, который вырос среди лжи и обмана, среди стада и массы и пытается слиться с ней. Он знает, что идет не туда, но он идет с толпой, а не наперекор ей, – чтобы та его не растоптала. Смотри на человека и чувствуй его. Не спеши его ненавидеть.

Когда Хитрец закончил свою речь, на нас уже вовсю смотрел тупик: дорога, как я уже упомянула, упиралась в убогие постройки неизвестного назначения.

– Смотри-ка, уже почти пришли, – обрадовался курьер и, не колеблясь, толкнул одну из утлых, полупрогнивших железных дверей сомнительного здания. – Нам сюда.

Проржавевшие петли, готовые вот-вот рассыпаться, даже не скрипнули. Дверь открылась, и мы с Фойереном шагнули в темный, затхлый воздух.

* * *

– Папенька, что случилось?

Итэльмина Манеора, сбежавшая по лестнице в гостиную, была невероятно испугана: часы не пробили и трех дня, а отец уже стоял на пороге. Обычно Арденкранц засиживался в лечебнице до поздней ночи, а если это было не так, случалось страшное. Последний раз он примчался из больницы засветло, когда получил известие о смерти сестры.

Но и тогда доктор не выглядел столь исступленным, как сегодня. Ибо глаза его были растеряны, вытаращены и безумны; руки не находили места, а со лба катился пот.

«Это случилось! Создатель, это случилось! Он все чувствовал!» – с ужасом подумала девушка, заподозрив грешным делом отца в помешательстве.

– Я собираю вещи, дочка. Я уезжаю, – сбивчиво проговорил Арденкранц.

Он кликнул служанку и велел мигом подготовить чемодан с самым необходимым: сменой одежды, запасными очками для чтения, берушами и полотенцами. Это было странно, но женщина не подала виду, ибо научена была никак не оценивать приказы хозяев.

Сам же Арденкранц ринулся в кабинет и метался там, будто искал что-то ценное в ящиках, и при этом он шептал что-то себе под нос.

Итэльмина слышала рассказы о безумцах, что уезжают из своего дома в неизвестном направлении, а потом, заблудившиеся и не помнящие своего имени, умирают в дальних землях от холода и голода. Поэтому волнение ее приобрело сильный резонанс. Девушка позволила себе проследовать за отцом и остановиться в дверях его кабинета. К сожалению, в доме не было слуги мужского пола, которому Итэльмина могла бы поручить удержать доктора. Вместо этого девушка была вынуждена использовать силу словесного убеждения:

– Папочка, быть может, сядем? Расскажете мне, что случилось? К чему такая спешка? – говорила она мягким голосом, почти скрывая в нем дрожь.

Похоже, судорожные поиски Арденкранца закончились неудачей; он отрешенно рухнул в кресло и, казалось, только сейчас вспомнил о существовании наследницы. Теперь он страшно осклабился, но двигался уже медленнее.

– Доченька, – позвал доктор, и голос его был по-прежнему сбивчив. – Подойди ко мне.

Итэльмина послушалась и, еще опасаясь лишним движением вызвать у отца приступ безумства, ступила внутрь кабинета. Вероятность того, что Арденкранц прямо сейчас выкинет неладное, была слишком высока.

– Тебе никак нельзя оставаться без присмотра, Итэ! Потому поезжай в город Каррхенрун, к нашему двоюродному дяде. Пускай наша служанка сопроводит тебя.

Напуганная девушка тут же заплакала. Арденкранц же вскочил с кресла и принялся лихорадочно перекладывать предметы на своем письменном столе. Как самый настоящий безумец.

– Ты ни в чем не виновата, и они не дадут тебя в обиду, – сказал между делом он.

– Папочка, может, придумаем что-нибудь другое? – взмолилась Итэльмина, глотая слезы. – Мы же так хорошо жили! И если ваш отъезд неизбежен, давайте, я хотя бы поеду с вами? Можно придумать что-то получше…

– Лучше уже не будет, – тихо сказал доктор.

Арденкранц признавал, что никогда не прислушивался к словам и желаниям дочери и в собственном доме Итэльмина была так же бесправна, как последняя посудомойка – но та могла хотя бы отказаться от места. Решения доктора всегда были стремительными и беспрекословными, но при этом, как ни странно, правильными: ведь Манеора неплохо разбирался в жизни. Но пусть даже и так – давление его годами вызывало в Итэльмине чувство глубокой неуверенности. Видимо, в университете Арденкранц все же прогулял курс по детской психологии.

– Я плохой отец, я не знаю, что сказать тебе на прощание. Прости меня, когда сможешь, – горько сказал Манеора, пряча от дочери лихорадочно бегающий взгляд.

Сейчас доктор решил быть искренним. Он точно знал, что искренность – одна из лучших вещей в этом мире. Другими лучшими вещами он считал доброту и милосердие, но на них доктора никогда не хватало, и в этом он предпочитал винить Создателя. К тому же многие его пациенты были живым свидетельством того, что огульная доброта никогда и не оборачивается благом.

– Я непременно вернусь, дорогая.

Итэльмина не могла остановить рыдания. Сдавленным голосом она умоляла отца бросить свою нечестную затею и остаться в городе. Но Арденкранц в ответ лишь покачал головой.

И только сейчас наследница поняла, что все это происходит наяву.

Девушке тут же стало не по себе, и ноги вмиг перестали держать ее. Шатаясь, Итэ оступилась и упала на пол; и этот момент в дверях показалась служанка. Увидев безмолвную сцену, женщина охнула… но мысль о том, что за оплошность ей могут отказать от места, заставила женщину сказать, что багаж собран и ждет у входа. Прежде она собиралась упомянуть, что вознице, который весь день сегодня ожидал Манеору на холоде, нужно лекарство от кашля, – но теперь ей не хватило духа.