поддержку в навязанной нам войне»{474}. Германские поставки в этом контексте рассматривались как вторичные и «компенсационные»{475}.

В целом все это можно было расценить как неявный, ползучий саботаж в расчете на то, что, когда наступит срок поставок, уже начнется война с Советским Союзом.

Целый ряд запросов со стороны СССР о закупках вооружений немцы не сочли возможным удовлетворить, ссылаясь на секретность и другие обстоятельства. Так, например, было отказано в закупке неконтактных мин, поскольку Германия «производит их в недостаточном количестве и сама испытывает в них большую нужду»{476}.

Когда в Германию приезжали представители советской промышленности, им не показывали новейшие образцы вооружений и военной техники. Вместо этого «в подавляющем большинстве случаев демонстрировали образцы вооружений вчерашнего дня»{477}.

Конечно, у советской стороны имелись свои возможности для оказания давления на Германию. И они использовались. Чтобы отрезвить гитлеровцев, ставивших препоны на пути запланированного торгово-экономического обмена, советское правительство задерживало поставки зерна и нефти, повышало цены на нефть на 150 %, задерживало выдачу виз немецким хозяйственникам{478}. Последовал отказ на просьбу не отбирать у немецких владельцев целлюлозную фабрику на берегу Ладожского озера, доставшуюся СССР по результатам зимней войны с Финляндией{479}.

В марте 1941 года началось размещение германских воинских контингентов в Болгарии, которая стала членом Тройственного пакта. Это произошло несмотря на возражения со стороны СССР. В переданной Шуленбургу ноте Молотова говорилось: «Очень жаль, что несмотря на предупреждения со стороны Советского правительства в его демарше от 25.XI 1940 года, Германское правительство сочло возможным стать на путь нарушения интересов безопасности СССР и решило занять войсками Болгарию». Одна фраза прозвучала весьма жестко, почти угрожающе: «Германское правительство должно понять, что оно не может рассчитывать на поддержку его действий в Болгарии со стороны СССР»{480}.

Аналогичное неудовольствие вызвал ввод германских войск в Финляндию и Румынию.

Впрочем, еще раньше, летом – осенью 1940 года, советское правительство своими действиями тоже нанесло ущерб германским интересам – так, по крайней мере, считали в Берлине. Имеется в виду присоединение к Советскому Союзу прибалтийских стран. 9 сентября 1940 года Вайцзеккер в беседе со Шкварцевым проговорился о том, как была сформулирована позиция Германии в инструктивном письме Шуленбургу: «Акция Советского правительства в Литве и вообще в Прибалтийских странах представляет собой захват территории»{481}. Правда, статс-секретарь спохватился, «тотчас же слово “захват” заменил словом “приобретение” и просил слушать в этой редакции»{482}. Но слово не воробей…

Симптоматичными являлись перемены в отношении немецких властей к сотрудникам советских учреждений, как с дипломатическими, так и с обычными паспортами, и вообще к советским гражданам.

24 ноября 1940 года в Вене на выставке «Победа на Западе» был задержан и препровожден в гестапо сотрудник полпредства А. Я. Седых за то, что «делал записи», хотя никто официально подобный род деятельности не запрещал. На выручку примчались генконсул в Вене Переверзев, секретарь генконсульства Волков и вице-консул Васильев. Но это вмешательство не помогло. Гестапо задержало еще и Волкова, «который был грубо схвачен чинами полиции и отведен в автомашину». В конце концов инцидент был улажен, но неприятный осадок остался{483}.

Неоднократно случалось, что немцы препятствовали передвижению дипкурьеров. Однажды пришлось неделю ждать разрешения МИД, чтобы доставить почту из Берлина в Брюссель, где находилось советское генконсульство{484}.

Крайне недоброжелательным было отношение германской оккупационной администрации к советским гражданам в Польше. Это подтвердила поездка в Варшаву Кобулова. Он отправился туда в октябре 1939 года для участия в работе Смешанной пограничной комиссии, а также чтобы выяснить, в каком состоянии находится здание полпредства. Увиденное произвело малоприятное впечатление:

…здание полпредства в Варшаве разбито, имущество полпредства СССР сложено в нижнем этаже и подвальном помещении. Часть имущества расхищена. Почти все несгораемые шкафы взломаны. Немцы объясняют, что грабеж был произведен отступающими польскими частями при сдаче Варшавы. Варшава разрушена. В городе громадные очереди за продуктами, регистрация евреев, сдача радиоприемников и фотоаппаратов. Настроение в городе подавленное. Наше полпредство осаждают граждане, которые просятся в Союз. Продовольственное положение в Варшаве крайне напряженное. Приезду нашей пограничной делегации в Варшаву немцы придали пышный характер. Было устроено два банкета в честь советской делегации. Тов. Кобулов дважды обращался к рейхскомиссару г. Варшавы д-ру Отто с просьбой получения материалов для реставрации здания полпредства СССР, но материалы до сих пор еще не получены»{485}.

Кобулов сообщал, что советским гражданам в завоеванной немцами Польше отказывают в выдаче пропусков на въезд и выезд хотя бы для посещения консульского отдела полпредства в Берлине и генконсульства в Кенигсберге. Кобулову приходилось обращаться в этой связи с протестами и просьбами к младшему статс-секретарю Берману{486}.

Гитлеровцы, например, не позволяли приехать в Берлин из генерал-губернаторства советскому гражданину Глазеру, которого вызвали в консульский отдел полпредства. Кобулов ставил об этом вопрос перед Берманом 24 декабря 1940 года, затем 3 и 17 февраля 1941 года, но он никак не решался. Берман утверждал, будто власти генерал-губернаторства совершенно самостоятельны и МИД не может давать им «никаких указаний»{487}. Очевидно, проблема заключалась в том, что Глазер был евреем, ведь с выездом из генерал-губернаторства эстонцев, латышей и литовцев, ставших советскими гражданами после присоединения Прибалтики к СССР, проблем возникало гораздо меньше{488}. Лишь в конце марта, после длительных усилий, Глазер получил возможность приехать в Берлин, однако разрешение было дано только на один день{489}.

Также не разрешался выезд из Варшавы и других польских городов детям, родители которых проживали в СССР{490}. Этот вопрос немцы были готовы уладить, но лишь при условии передачи немецким родителям детей, которые удерживались в советских детских домах{491}.

С конца 1940 года советские граждане, даже в тех случаях, когда они, казалось, были защищены служебными или дипломатическими паспортами, нередко подвергались унизительному личному досмотру при пересечении границы, причем в грубой форме{492}. Только в ноябре 1940 года таких случаев было девять. При этом констатировалось, что «личный обыск германских граждан, тем более следующих со служебными паспортами, советскими пограничными властями пока не применялся»{493}.

Советское полпредство неоднократно указывало чиновникам Аусамта, в том числе заведующему Восточноевропейским отделом Шлиппе, на недопустимость «грубого обхождения» с советскими гражданами. Немцы, в свою очередь, обращали внимание на то, что советские граждане при пересечении границы не всегда соблюдали таможенные нормы. В апреле 1941 года у Кузьмы Ефименко и Георгия Волосатого обнаружили «большое количество мыла и папирос». Папиросы у них отобрали и потребовали уплатить пошлину за мыло. «Из-за этого оба пришли в возбужденное состояние»{494}. Отмечались и неприятные инциденты на советской границе, случавшиеся с германскими гражданами. Шлиппе, например, сообщил, что «у родственницы секретаря германского посольства Мейснера были, якобы, отобраны с руки золотые часы, а у одного из проезжавших немцев отрезан воротник от шубы»{495}.

Все эти мелкие детали постепенно складывались в большую картину…

Два вождя

Светало. Выпала роса. Про себя Молотов клял на чем стоит кунцевскую дачу и ее хозяина, из-за которого он