не захотел мириться с подобным положением вещей, наносившим ущерб государственным интересам. Возможно, он также исходил из соображений личного порядка, демонстрируя руководству НКИД свое отношение к делу, а заодно подставляя своего шефа. В информационных материалах, подкрепляя собственные выкладки, он мог написать: «Такой вывод можно было бы сделать из разговора тов. Шкварцева в сентябре месяце 1939 г. с руководителем культурного отдела МИДа Твардовски на тему…» и т. д.{425} Из этого можно было заключить: сам полпред этого вывода не сделал, пришлось за него думать первому секретарю.

Этим дело не ограничилось. 27 апреля 1940 года Павлов адресовал Молотову большое письмо, критиковавшее Шкварцева, точнее, методы его дипломатической деятельности. «Считаю долгом большевика довести до Вашего сведения, что т. Шкварцев в беседах с иностранными дипломатами держит себя неуравновешенно, не отражая своего истинного поведения в дневниках, которые отсылаются в НКИД», – сообщал первый секретарь. В вину полпреду ставилось его стремление «учить» коллег по дипкорпусу марксистско-ленинской грамоте, забывая, что главная задача – заводить и поддерживать полезные связи для получения нужных сведений.

Шкварцев вел «лишние разговоры на темы, связанные с марксистскими взглядами на историю человеческого общества… неизбежность социалистической революции…» И при этом обижал собеседников. «Ваша страна бедная, некультурная, у вас много неграмотных», – сказал он югославскому посланнику. Японцу рассказывал о «бедности японского народа», о том, что он «тянется к СССР» и от него «скрывают правду об СССР»{426}. Словацкий посланник был огорошен заявлением Шкварцева о вооруженных силах своей страны. «Какая у вас там армия, – презрительно сказал полпред, – наверное, 1 полк, 2 плохих танка, 4 слабых самолета». Посланник попытался возразить, что не один полк, а целых три дивизии, но на главу советской миссии это не подействовало{427}.

Павлов исправно переводил сентенции полпреда и при этом обращал его внимание на их неуместность. Однако Шкварцев не прислушивался и упорно продолжал идеологическую обработку иностранных дипломатов, и не только их. На официальном приеме 9 марта 1940 года по случаю подписания советско-германского хозяйственного соглашения он отчитал высокопоставленного чиновника Аусамта Боле. Тот собирался в Москву и в шутку заметил, что хотел бы познакомиться с диктором радиостанции, «который до советско-германского сближения назвал его организатором шпионажа во всем мире». В ответ на это Шкварцев попросил Павлова передать Боле, что это ведь правда «и мы знаем, чем занимается Боле». Павлов сказал, что делать этого не станет, и полпред, поразмыслив, все-таки согласился. Напрасно заинтригованный Боле требовал перевода…{428}

Некоторые «ляпы» Шкварцева приводятся в воспоминаниях Павлова. Однажды болгарский посланник Драганов провокационно спросил: как будет реагировать советский военно-морской флот, если англичане введут свои подводные лодки в Черное море. «Шкварцев сказал мне, что все понял и просит меня больше не переводить, выпалив: Unsere Flotte kaput (“Нашему флоту капут”), и рассмеялся»{429}. Полпред обладал своеобразным чувством юмора.

С тем чтобы дискредитировать Шкварцева, Павлов старался сохранять в записях его бесед (их составление входило в обязанности первого секретаря) все моменты, компрометировавшие полпреда. И не забывал докладывать «наверх» о тех случаях, когда полпред, спохватившись, вычеркивал явные свидетельства своей оплошности. Из записки Павлова: «В составленной мной записи беседы было воспроизведено все содержание разговора. Однако т. Шкварцев вычеркнул упомянутые выше моменты. Я сказал т. Шкварцеву: “Вы отредактировали, т. Шкварцев, беседу с Черняком и многое оттуда вычеркнули?” Т. Шкварцев ответил: “Да, это я сделал сознательно”»{430}.

Молотов положительно отреагировал на донос первого секретаря и ознакомил Шкварцева с копией письма Павлова, «в котором он правильно пишет о некоторых допускаемых Вами ошибках в беседах с иностранными дипломатами». На двух страницах нарком преподал полпреду урок дипломатической грамоты. В частности, резонно указывал, «что в отношениях с иностранными дипломатами, официальными представителями буржуазных государств коммунистическая агитация совершенно неуместна», более того, она «не только бесполезна, но и вредна». Молотов пенял Шкварцеву и за то, что тот допускает высокомерно-пренебрежительный тон в отношении представителей некоторых малых государств, например Словакии и Югославии, и за попытки не отражать в записях бесед все, что в них говорилось. «…Вы обязаны точно записывать свои беседы с иностранными дипломатами, не исключая и тех частей беседы, которые впоследствии Вам кажутся ошибочными»{431}.

Полпреду было велено показать письмо Молотова Кобулову, Тихомирову и Павлову. 30 мая 1940 года Шкварцев отрапортовал наркому: «Благодарю Вас за данные мне указания, которые будут точно выполнены»{432}. Однако, как отмечал первый секретарь, в поведении Шкварцева ничего не изменилось{433}, наверное, и не могло измениться. Полпред объективно не соответствовал занимаемой им должности и в отличие от других дипломатов «от сохи» (вспомним это чудесное определение Павлова) не мог в сжатые сроки овладеть хотя бы азами своей новой профессии. Тем не менее до смещения главы миссии пройдет еще около полугода. В течение этого времени полпредство передавало в центр сведения, носившие отрывочный характер, по которым было трудно составить объективное представление о политике Германии.

Во многом это была информация, которую советским дипломатам «скармливали» немецкие официальные лица. Не так много полезного и ценного можно было извлечь из сообщения Шкварцева о его встрече с Риббентропом 6 сентября 1940 года.

Отмечалось, что германский министр «высказал удовлетворение годовщиной советско-германского пакта». Риббентроп заявил, «что полностью разделяет мое удовлетворение и что думает, что этот год принес большие выгоды как Германии, так и СССР. Германия, сказал он, одержала большие победы и будет одерживать их. Я думаю, что они были полезны СССР, так как СССР смог осуществить свои ревизии. Это было бы невозможно, продолжал Риббентроп, без разрушения англо-французской политической системы»{434}.

Затем последовала встреча с Вайцзеккером. Шкварцев добросовестно передал слова статс-секретаря о создании оси Берлин – Рим – Токио: «Когда демократические страны ищут возможности для расширения и затягивания войны, Германия, Италия и Япония обменялись мнениями, результатом чего явилось заключение союза между ними… Договор не имеет агрессивных целей, а ставит перед собой задачу образумить те элементы, которые стремятся расширить и затянуть войну»{435}.

Полпред излагал мнение Вайцзеккера без комментариев, которые на его месте добавил бы Астахов или другой опытный дипломат. Шкварцев сделал вывод, что «заключенный японско-германско-итальянский пакт направлен против демократических стран», то есть тот вывод, который ему подсказывал немецкий собеседник. «Хотя об этом и ничего не сказано в договоре, но из его редакции ясно, о чем идет речь». Эта претензия на аналитику никого не могла обмануть. Глава миссии повторял лишь то, что лежало на поверхности и ни для кого не составляло секрета. При этом ни слова не было сказано о том, что тройственный пакт представляет не меньшую, а то и большую угрозу для СССР. Без комментариев приводилось высказывание статс-секретаря: «Три державы, подписавшие договор, пришли также к соглашению, что отношение каждой из них к СССР должно оставаться неизменным. Это было зафиксировано в