– Евгению этому по роже настучал, а Анне сказал, что сам на развод подам. Так представляешь, теперь она на шестом месяце, как раз когда изменяла по срокам. А этот Евгений всё ещё с ней служит, но делает вид, что ни при чём тут. Теперь Анна, видимо, решила на родного отца ребёнка не вешать, можно на знаменитого дурачка, и в помощь комсорга позвала. Может, раньше с ним спала, а может, и потом, а я что, чужого ребёнка буду воспитывать? Не-е, брат, мне такого счастья не надо. Я сам детдомовский, знаю, что такое чужие дети. Да и детей я как-то не особо люблю. Чужих – точно. Вот и думай, как тебя тут используют. Если надумаешь, помоги с увольнительной. Съезжу и разведусь.

– И никак не помириться? Не простишь? – явно с надеждой закинул он всё же удочку.

– Не умею, – развёл я руками. – Ты видел сортир у роты охраны?

– Ну да, весь загадили, надо кого в наряд отправить, чтобы почистили. А лучше новый сколотить.

– А теперь представь: ты зашёл и начал вылизывать там доски, приятно?

Комсорг скривился, его явно чуть не стошнило.

– Запомни это. Я, когда думаю об Анне, у меня появляется такое же чувство. После других мужиков она для меня, как тот сортир. И теперь проанализируй сказанное мной и угадай, прощу ли я её и комфортно ли мне находиться рядом с ней?

– Думаю, нет.

– Правильно думаешь. Поможешь с разводом?

– Я съезжу в госпиталь, поговорю с комсоргом и твоей женой, потом скажу ответ.

– Вот это правильное решение.

Тут раздался гул моторов, и на посадку пошёл двухмоторный самолёт, похожий на Пе-2, видимо, это и есть тот самый истребитель-высотник, на котором и планируется провести проверку. Капитан ушёл, всё, что нужно, он узнал, конечно, не совсем то, что хотел, и сейчас будет решать мои проблемы, сам влез в них, а я направился к стоянке, куда завернул тяжёлый истребитель. Будет интересно попилотировать эту машину. На полпути меня перехватил посыльный, и я прошёл к комдиву. Тот сообщил, что время не изменилось, в десять часов вылетаем. То есть у меня час, могу идти собираться.

Я ещё полчаса почитал письма, потом дошёл до своего истребителя, забрал комбинезон, шлемофон и парашют и с ними на плече добрался до машины, которая уже была готова к вылету, заправлена и вооружена. Пилот её сначала хотел показать мне, как тут и что, но, видя, как я уверенно действую, лишь описал недостатки машины, чего она боится или не любит и чего стоит опасаться, ну и сильные стороны её. Мы с комдивом устроились в кабине, я смотрю вперёд, запуская двигатель, а он за мной, спиной по ходу полёта, проверял пулемёт задней проекции. Кстати, у него не ШКАС стоял, а крупнокалиберный УБК. Высотное оборудование мы тоже проверили, маски и запасы воздуха в баллонах.

Дали разрешение, взлёт прошёл хорошо, и я стал уходить в сторону. Обычно над этим полем на окраине Москвы лётчики набирают высоту. Я не торопился и за десять минут поднялся на девять тысяч, а, надо сказать, это уже потолок этой машины, однако я продолжил поднимать её. Полковник за спиной изредка спрашивал высоту, на двенадцати тысячах он приказал продолжить подъём. Тринадцать тысяч, четырнадцать, дальше даже мне было тяжело на этой машине, на МиГе я бы и выше поднялся. Тут я заметил, что полковник подозрительно молчит, пару раз я позвал его, но ответа не получил. Расстегнув ремни, я перегнулся и потряс его за плечо. Комдив что-то забормотал, было ясно, что он в полубессознательном состоянии. Поэтому я стал экстренно спускать машину. На десяти тысячах он пришёл в себя и уже нормально стал говорить. Мы ещё немного погоняли самолёт, снова поднимаясь на высоту, но в этот раз на двенадцать километров, и стали садиться. А я, кстати, сканером обнаружил, почему комдив сознание потерял: у него шланг воздух травил, перетёрся на сгибе, вот и не хватило ему. А вот и полоса. Зашёл я красиво и не менее красиво сел, быть идеальным – так быть идеальным во всём. Докатившись до конца полосы, где ждал экипаж этой машины и механики, я заглушил двигатели и докатился на них, используя остаточную скорость. Ну вот и всё. Чуть в стороне стояло несколько легковых машин, которые подъехали, и из салонов вышли люди. Не обращая на нас внимания, они стали осматривать самолёт. Работали со знанием дела, но были в гражданской одежде.

– Из конструкторского бюро Петлякова, – пояснил на мой вопросительный взгляд выбравшийся наружу комдив. – Кстати, на какую высоту мы поднялись?

– Четырнадцать сто. Дальше пришлось экстренно снижаться, когда вы сознание потеряли. Но думаю, больше я не поднялся бы. На МиГе смогу, а этот тяжёлый для этого.

– Но это невозможно, – сказал один из гражданских, который слушал нас, пока мы у самолёта снимали комбинезоны, а комдив ещё и унты. – Не-воз-мож-но!

– По крайней мере, мы выяснили, что тут дело не в машинах, – сказал комдив и кивнул на меня: – Вот он невозможное совершает. А сейчас самолёт заправить и отправить в небо, проверим, на какую высоту поднимет его собственный экипаж. А Крайнова к врачам, пусть хоть вытряхнут его, но скажут, что с ним не так и в чём тут дело. Что-то же должно быть!

В час ночи меня сдёрнули с койки. Тревога, немцы летят. Я тут же стал суматошно одеваться и, когда закончил, следом за остальными выбежав из здания общежития, вскочил в отъезжающую полуторку. На подножках все места были заняты, и меня затащили в кузов, благо задний борт был открыт. И водитель погнал машину в сторону стоянок, где механики уже ожидали лётчиков. Вчера день всё же тяжёлый был, и не полёт, а встреча с так называемыми коллегами-врачами. Убил бы гадов, да не поймут. В общем, до вечера надо мной измывались, даже рентгеном просветили, дважды пытались, но я не дался, и ничего не нашли, сказали, что здоровье идеальное, даже нога более-менее. Правда, кость хрупковата. Я всё же смог амулетом подправить снимок, и были видны повреждения кости, чего на самом деле уже не было. А то раскрыли бы. Ладно, отбился, да толком отдохнуть не дали. Всего пять часов поспал.

На стоянке уже был Иванов, отдавал команды, его голос не спутаешь. Немцы шли общей группой. Высотники и бомбардировщики. Иванов распределил роли так: они берут основную группу бомбардировщиков, благо высота позволяет, десять тысяч метров, выше подняться не могут, это их потолок, а я работаю, как всегда, по высотникам. Первыми поднимаются две эскадрильи, а третья чуть позже. Мы разбежались по машинам и стали выкатывать аппараты на взлётную полосу. Я взлетел после первой эскадрильи перед второй. Поднимаясь на высоту, идя упорно вверх и держась от звеньев других машин подальше, я полетел в сторону немцев. Кроме нас, были видны другие наши истребители. От города, перекрытого аэростатами заграждения, мы держались подальше. И, поднимаясь, я размышлял. Вчерашний мой экспромт в кабинете комкора пока остался без последствий, служу, летаю, но всяко может быть. Как говорят в Советском Союзе, неприкасаемых не бывает. Так что рано или поздно за эту историю мне ещё попадёт. Пока не знаю как, но отыграются. Сейчас, может, и не тронут, понимают мою ценность, но никто не помешает это сделать, когда я уже не буду нужен, то есть после войны. Пусть попробуют!