Он удалился в пещеру, где в течение семи месяцев приводил в порядок свои дела — мы уже видели на примере Людовика Святого, что мистикам мог быть не чужд практицизм. После этого он передал часть средств жене и детям, дабы обеспечить их, собственную же долю раздал нищим и пустился в путь в одежде францисканского монаха (хотя, судя по всему, формального обета не давал).

В Париже, Риме, может быть, в Иерусалиме, в других местах Европы и Азии он выступал с планами обращения неверных. Нет, Луллий не отрицал возможности нового крестового похода. Он даже строил планы окончательного отвоевания христианами Испании, дабы оттуда вторгнуться в Северную Африку (может быть, эти идеи дошли и до Людовика Святого, и этим объясняется поход в Тунис?). Он предлагал сделать Родос и Мальту базами для этого похода (а ведь иоанниты нечто подобное проделали). При этом он желал, чтобы крестоносное войско сопровождали врачи и санитары, ибо армия ратников Божьих нередко более страдала от болезней (вспомним печальный эпилог Восьмого крестового похода, хотя Луллий пишет еще до этого), нежели от сражений. Причем — любопытная вещь — медики должны были обслуживать и местное население.

Ибо не завоевание видел каталонский философ целью крестового похода. Цель, как было сказано, — обращение: «Как только сарацины будут обращены, не составит труда и обращение остального мира». И еще: «Ведь христиане не в мире живут с сарацинами, Господи, и потому не осмеливаются вступать с ними в споры о вере, когда приезжают к ним. А когда установится мир, христиане получат возможность ездить и наставлять сарацин на путь истины, пользуясь благодатью Святого Духа и истинными доводами в пользу совершенства Твоих атрибутов». Конечно, подпереть слово силой неплохо, но не это главное. Война — это, как мы бы сказали сегодня, принуждение к миру, а проповедь будет успешна лишь в условиях мира. Да, может быть, война и вообще не нужна (дорогой читатель, не ищи строгой логики в писаниях одного из основателей современной математической логики).

Обращаясь к Богу, давая свой обет, Луллий говорит: «Я вижу рыцарей-мирян, отправляющихся за море в Святую Землю, которую они завоевывают силой оружия, но, изнурив себя, они не достигают цели. Поэтому я понял, что завоевывать нужно так, как это делал Ты, Господи, со Своими апостолами, то есть любовью, молитвой и слезами. Так пусть же в путь тронутся святые рыцари-монахи, осененные крестом и исполненные благодати Святого Духа, чтобы проповедовать неверным истину Страстей и из любви к Тебе творить то, что Ты сотворил из любви к ним; и они могут быть уверены, что если они из любви к Тебе примут мучения, то Ты удовлетворишь их во всем, что они пожелают сделать ради славы Твоей».

Но проповедовать нужно так, чтобы сарацины поняли эту проповедь, а значит — на их языке. Логические доводы, конечно, важны, но язык важнее. И вот он, используя прежние связи при дворе королей Мальорки, добивается создания в 1267 г. в Монпелье коллежа Мирамар, где на деньги из мальоркской королевской казны должны обучаться тринадцать монахов, предназначенных к миссионерской деятельности, и главным предметом будет арабский язык. Уже позднее, на Вьеннском соборе (XV Вселенский по католическому счету) в 1312 г. по его предложению Церковь выступила за учреждение — и это было сделано — кафедр еврейского, халдейского (так называли тогда сирийский) и, главное, арабского языков в университетах в Париже, Оксфорде, Болонье и Саламанке.

Свои идеи Луллий стремился воплотить и на практике. На родной Мальорке еще сохранялось арабское меньшинство, так что была возможность учить арабский язык, чем Раймунд и занялся. Он также постоянно вступал в споры с тамошними мусульманами и иудеями. И вот в 1291 г., как раз во время последних боев в Святой Земле, Луллий отправляется в Тунис. Там он проповедует с таким жаром, что его хватают, предают суду по обвинению в оскорблении ислама, приговаривают к смертной казни, но по ходатайству генуэзских купцов освобождают с тем, чтобы он немедленно покинул пределы Туниса. Луллий задумал тайком бежать с корабля, но оказался свидетелем больших неприятностей некоего итальянского купца, имевшего внешнее сходство с самим каталонским проповедником. Толпа чуть было не разорвала на части несчастного негоцианта, пока тот доказывал, что не имеет ничего общего с миссионером.

Луллий возвращается в Европу, безуспешно проповедует новый поход, но замечает, что Папа Бонифаций VIII более занят борьбой с Филиппом Красивым, нежели освобождением Святой Земли.

В 1307 г. он снова в Африке, в Беджае, вновь схвачен и изгнан. Наконец, в 1315 г. он, заручившись письмом короля Мальорки к тунисскому эмиру, снова отправляется в Африку, но явно с целью не столько обращения сарацин, сколько обретения мученического венца, того «красного одеяния», о котором он мечтал. Из Туниса, где ему разрешено проповедовать, он тайком бежит в Беджаю, где ему никто не давал такого разрешения. И там его мечта сбылась. Его узнали и забросали камнями. На родину вернулось только его тело. Идея обращения словом — вспомним св. Франциска — опять не реализовалась.

Еще один план в конце XIV в. выдвинул Филипп де Мезьер. Этот мечтатель, почитавшийся многими магом и волшебником, старший товарищ и наставник брата короля Франции герцога Людовика Орлеанского, весьма увлекся идеей крестового похода. Он призывал европейских монархов отомстить за позор и унижение, которым подверглась христианская вера, и ставил им в пример их славных предков, в том числе Карла Великого и Людовика Святого. В написанном около 1388 г. трактате «Видение старого пилигрима» он призывает молодых государей Франции и Англии Карла VI и Ричарда II примириться и закончить затянувшуюся войну (в реальности эта война продлится еще не одно десятилетие и получит впоследствии название Столетней). После этого все европейские государи должны способствовать христианской проповеди среди сарацин, турок, татар и иудеев. Если же проповедь не даст скорых результатов, следовало начать новый крестовый поход. Главной ударной силой оного следовало стать новому рыцарскому ордену — Ордену Страстей Господних. Орден этот, по замыслу Мезьера, должен быть открытым для членов всех сословий. Дворянство поставило бы ему магистра и рыцарей, духовенство — патриарха, епископов (именно так должны были именоваться высшие орденские священнослужители) и священников, торговцы — рядовых братьев, крестьяне и ремесленники — слуг. Обет безбрачия не предполагался, требовалась лишь строгая верность в супружестве. Сам Мезьер объясняет отступление от правил духовно-рыцарских орденов сугубо практическими соображениями. В условиях ближневосточного климата, считал он, трудно соблюдать целомудрие, да и отказ от целибата сделает орден более привлекательным. Филипп де Мезьер не очень озабочен проблемами военных действий и финансирования похода, но подробнейшим образом описывает одежды членов Ордена Страстей Господних. Так, например, рыцари разных рангов будут носить одежды алого, зеленого, багряного и голубого цветов, великий магистр — белого; белыми должны быть также праздничные одежды. Крест на плаще — алого цвета, пояс — кожаный или шелковый, с роговой пряжкой, с позолоченными бронзовыми украшениями, башмаки — черные, капюшон — красный.

Иные проекты имели явно пропагандистский и одновременно сугубо утилитарный характер. В XIV–XV вв. в Европе нарастает турецкая опасность. Папы призывают к крестовым походам против турок. В 1454 г. «великий герцог Запада» — герцог Бургундский Филипп Добрый торжественно принимает обет отправиться в крестовый поход на турок. Но конечная цель оного похода — конечно же, Иерусалим. Обет сей был дан на пышных празднествах в городе Лилль и получил у современников и позднейших историков название «обет фазана». (В позднее Средневековье существовал обычай «обетов на птицах». На пиру сотрапезников обносили блюдом с дичью; каждый мужчина — иногда, впрочем, обещания давали и женщины — съедал кусок птицы и произносил обет.) После этого был объявлен чрезвычайный налог, собрано снаряжение и даже корабли, один из советников герцога даже занялся изучением гаваней в Сирии, но… Деньги Филипп Добрый взял в казну, снаряжение и флот пошли на войны в Нидерландах, изучение побережья Святой Земли оказалось ненужным. В итоге герцог объявил о переносе исполнения обета на неопределенный срок, который никогда не наступил.