Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Еврейский поэт Перец Маркиш начал читать свои стихи спокойно, но чем дальше, тем больше загорался от собственных слов. Читал он, вживаясь в содержание стихотворений. Его бледное лицо, на которое ниспадала черная копна волос, покрылось испариной. Он качал головой, движениями рук подчеркивал каждый образ, каждый ритмический переход. Я еще ни разу в жизни не видел поэта, который с такой невиданной экспансивностью читал бы свои стихи.
Гораздо спокойнее выступали югославский эмигрант, поэт Радуле Стийенский и испанский писатель, оказавшийся в Советском Союзе после гражданской войны в Испании, Сесаре Арконадо…
С нами находился и выдающийся чехословацкий ученый, общественный деятель, историк и музыковед Зденек Неедлы. Он искренне говорил о страданиях своей страны в гитлеровском рабстве, о борьбе всех свободолюбивых народов против фашистской чумы. Как и других участников вечера, слушатели встретили профессора очень тепло — у Чехословакии здесь всегда было много друзей, которые теперь сочувствовали ее беде. (Зденек Неедлы, во время войны работавший в Московском университете, в послевоенной Чехословакии был министром просвещения и Президентом Академии наук.)
Вечер прошел с большим успехом. Для меня он был особенно приятен потому, что я, представитель малой нации, познакомился с выдающимися представителями нескольких литератур, вместе со всеми в это тяжелое и печальное время пережил несколько радостных часов. Нам всем вручили большие букеты цветов.
(По правде говоря, с этими цветами у некоторых вышли хлопоты… После вечера я тут же сел в метро и вернулся в гостиницу «Москва». Немного передохнув в комнате, я спустился в вестибюль и там увидел Иоханнеса Барбаруса, который только теперь возвращался с вечера с букетом цветов. Я спросил, где он задержался. «О, у меня было приключение! — со смехом сказал он. — Преувеличенная бдительность, понимаете?» — «Какая бдительность?» — «Представьте себе, — рассказывал он, — иду я из парка, а у ворот мне говорят: «Откуда несете цветы?» Я объясняю, что я поэт, участвовал в литературном вечере, цветы мне подарили… Но контролеры не верят и доставляют… в милицию. Только там мне удалось себя реабилитировать…» Барбарус смеялся, но мне его приключение не показалось смешным.)
Со своими прибалтийскими соседями мы стали дружить теснее. В Зале имени Чайковского, где проводились концерты и другие выступления, 18 октября состоялся большой вечер прибалтийских литератур. Его открыл Фадеев, потом Барбарус выступил с небольшим докладом о литературе прибалтийских народов. Свои стихи на родном языке читали Саломея Нерис, Фриц Рокпелнис, Иоханнес Семпер… Затем были прочитаны переводы на русский язык произведений А. Упита и И. Барбаруса, Л. Гиры и А. Григулиса, Э. Межелайтиса и Я. Кярнера, Я. Судрабкална и К. Корсакаса, М. Рауда, А. Купши и Э. Хийра, В. Лукса, П. Цвирки и мои. После вечера состоялся большой концерт, в котором участвовали силы всех трех наций. Это был, пожалуй, первый вечер за войну, когда перед требовательной московской публикой выступили представители литературы и искусства Прибалтики.
ГДЕ ЖИЛ ЛЕВ ТОЛСТОЙ
А между тем тянулся второй год войны. Мы чувствовали себя старыми москвичами и наравне с другими переживали совместные радости и горести, — к сожалению, радостей было не много. Пришло лето, такое же тревожное, как и минувшее, — разница была лишь в том, что на Москву больше не падали бомбы. Но настроения снова были угрюмые, иногда даже панические… Свобода, даже само существование страны оказались перед смертельной угрозой. Второго фронта, который, как все надеялись, должен был открыться в июне, все еще не было, и никто не знал, когда он откроется. Из печати можно было понять, что наши отношения с Англией довольно-таки прохладные, если не сказать хуже. Черчилль, приезжавший в середине августа в Москву, не смог или не желал улучшить эти отношения. А тем временем Сталинград бомбило по 600 самолетов врага одновременно… Затаив дыхание мы читали описания боев в репортажах Симонова, Гроссмана, Кригера и других. Мы чувствовали, что утрата грозненской и бакинской нефти, как и падение Сталинграда, означали бы страшную катастрофу…
Вместе со всеми мы жили главными событиями на фронтах. Но наши мысли то и дело возвращались к бойцам, входящим в Литовскую дивизию. Всю весну 1942 года они интенсивно готовились к боям, все еще продолжая находиться в районе Балахны, Правдинска, Городца. Руководители нашей Компартии и правительства искренне заботились о дивизии. Дивизию часто посещали А. Снечкус, М. Гедвилас, Ю. Палецкис, К. Прейкшас, генерал В. Виткаускас, литераторы, художники. Два писателя, как я уже говорил, здесь находились постоянно. Работа Людаса Гиры в дивизии из-за его немолодого уже возраста ограничивалась в основном литературой — он много писал и переводил с русского, собирал вокруг себя бойцов, пробующих свои силы в литературе. Между тем Йонас Марцинкявичюс постоянно участвовал в жизни бойцов, писал о них и весь этот материал посылал нам в Москву, где появлялось все больше возможностей печататься, передавать по радио, пересылать в США…
Наконец дивизия выступила на запад, а в Балахне остался только резервный батальон.
В середине сентября из Москвы в дивизию уехала целая группа писателей — Нерис, Корсакас, Балтушис, Межелайтис, Шимкус и я. Шимкус читал бойцам лекции о международном положении и ходе боев на фронтах, а нашей целью было ознакомиться с жизнью воинов в прифронтовых условиях, встретиться с ними, побеседовать, а кроме того, проводить литературные вечера.
Побывав тогда в дивизии, я написал несколько очерков, материалом которых здесь воспользуюсь.
В прохладном солнце ранней осени тихо шелестят тульские леса. На дороги осыпаются рано побуревшие листья березы. Испещренные игрой солнечных лучей, одуряюще пахнут кусты орешника, а дубы еще зеленые, как летом. То тут, то там алеет клен, красочным пятном выделяясь среди дубов и берез. Они тянутся на многие километры, эти леса. Теперь, осенью, своей грустью и мечтательностью они напоминают пейзажи великого певца русской природы Левитана (кстати, он родом из Литвы). Солнечная красота сентябрьских полей и лесов успокаивает и волнует.
На военном грузовике мы едем в Ясную Поляну. В грузовике литовские писатели и несколько красноармейцев-литовцев. У дорог еще не изгладились следы кровавых событий, когда фашисты прошлой осенью и зимой рвались к Туле, когда они были остановлены рабочими
