Шрифт:
Интервал:
Закладка:
3
Когда Арсений получил письмо от брата (дома у него телефона не было), позвонил с работы к Серафиме в магазин. Вообще Серафима предупреждала насчет звонков, покупатели устраивают гвалт, если кассир уходит со своего места. Но это был особый случай. После того как Серафима вышла из кабинета заведующей, где находился единственный в магазине телефон, две продавщицы, стоявшие у прилавка, многозначительно посмотрели друг на друга. В торжественном молчании прошла Серафима к своему закутку, пробила чек за горшок с головкой кактуса, отдала, не глядя, чек девчонке, решившей украсить свою комнату хилым отпрыском далеких пустынь; так же не глядя, отсчитала сдачу и, склонившись, застыла над кассой, шелестя в ящике денежными бумажками. Этот шелест и смутил прежде всего продавщицу Малкову. Шелест бумажек в сочетании с сосредоточенно-скорбным выражением лица Серафимы вызвал в Малковой два соображения: или Симочке приходится срочно долг кому-то отдавать или кто-то попросил взаймы, и отказать нельзя. Все в магазине знали манеру Серафимы залезать в долги, и Малкова почти уверилась в своих подозрениях, но тут совершенно неожиданно Серафима дважды стукнула ящиком, то задвигая его, то снова выдвигая, и сказала, что в пятницу кому-то придется посидеть за кассой, так как она не выйдет на работу.
— Что случилось, Симочка? — спросила Малкова.
Серафима не успела ответить: в магазин вошел молодой человек в очень тесных джинсах, было просто непостижимо, как он ухитрился натянуть на себя эти джинсы. Молодой человек при всеобщем молчании выбрал букетик желтых ромашек, кинул на тарелку в кассу двугривенный и, не дожидаясь чека, направился к двери. Серафима покачала головой вслед молодому человеку, потом выбила чек.
— Так что случилось, дорогая? — повторила свой вопрос Малкова.
— Ах, Зина! — воскликнула Серафима и снова стукнула ящиком кассы. — Ты ведь знаешь, что у меня был брат Коля…
— Я знаю, что у тебя не один брат, — сказала Малкова, у которой с Серафимой были доверительные отношения. — По-моему, у тебя три брата.
— Четыре, — сказала Серафима, тяжело вздохнув.
— Четыре? — переспросила Малкова.
— Да.
— Почему-то мне казалось, что у тебя три брата, — пожала плечами Малкова.
Серафима стала перечислять: Игорь, Александр, Арсений, Николай.
Она помолчала, как бы давая возможность убедиться всем, что у нее четыре брата.
— Коля погиб, — продолжала она. — В сорок втором…
— Я теперь понимаю, почему мне казалось, что у тебя три брата, — перебила ее Малкова — Я имела в виду живых…
— В сорок втором погиб Коля, — повторила Серафима. — Ему только-только перед этим исполнилось семнадцать лет.
— Совсем мальчишка, — проговорила Малкова.
— Он написал заявление в военкомат и пошел. — Серафима склонилась и прижала платок к глазам. — Пошел добровольцем…
— Что поделаешь, дорогая, — сказала Малкова, пытаясь сообразить, какое все это имеет отношение к телефонному разговору, который состоялся в кабинете заведующей. — Была война, миллионы людей погибли… Ну, разве можно так убиваться.
— У меня двоюродные братья, — вступила в разговор другая продавщица, помоложе. — В общем, было три двоюродных брата, ни один не вернулся…
— Да, да, я понимаю. — Серафима вытерла глаза платком и пошмыгала носом. — Но как вспомнишь эту проклятую войну, так и не выдержат нервы.
Малкова посчитала, что наступил удобный момент и спросила:
— Все-таки что произошло, дорогая? Ты просто не в себе, я чувствую.
— Случилось то, — Серафима посмотрела в упор на Малкову. — Случилось то, — повторила она более спокойно, — что Колю нашего еще там, на фронте, наградили орденом… Теперь этот орден будут вручать маме… Вот что случилось.
Серафима снова не выдержала и припала к платку. Нервы, конечно, у нее были слабоваты. Об этом в магазине знали давно, и если какой-нибудь покупатель делал замечание кассирше, то это, как правило, кончалось скандалом. Серафима начинала греметь ящиком, покупатель требовал жалобную книжку, Серафима кричала, и тогда выходила заведующая и объясняла про расстроенные нервы у Серафимы, сама Серафима начинала при этом так реветь, что покупателю становилось не по себе, и он тут же принимался успокаивать ее и даже извинялся. До всех, в общем, доходило, что такое у человека слабые нервы.
— В пятницу я поеду к маме, — сказала Серафима. — В этот день я должна быть рядом с ней, я любила Колю. Будет, конечно, все торжественно, вы представляете — через тридцать лет вручают матери погибшего… — она не закончила, так как мысль ее неожиданно коснулась очень важного вопроса: будут ли в пятницу в магазине приличные цветы. Сегодня их нет и наверняка не будет. А в пятницу? Вопрос этот имел для Серафимы немаловажное значение, потому что еще в тот миг, когда она разговаривала по телефону с Арсением и договаривалась о поездке, уже тогда в ее голове сложилась довольно отчетливая картина: мама держит в одной руке орден, а в другой у нее огромный букет цветов. Эти цветы привезла она, ее дочь. Только, в самом деле, неужели и завтра не будет ничего приличного в магазине? Вопрос этот уже не на шутку начал волновать Серафиму.
— Конечно, тебе надо обязательно съездить к маме, — сказала Малкова особым задушевным голосом, которым она умела успокоить самых взрывных покупателей. — И ты не волнуйся, пожалуйста, все будет хорошо. И дома как-нибудь обойдутся, наконец, без тебя. — Малкова вздохнула и отошла к своему месту у прилавка, неся на своем лице все то же задумчиво-задушевное выражение.
Малкова, безусловно, была в курсе всевозможных забот Серафимы. У Серафимы была излюбленная фраза: «На моей шее весь дом». Дом — это муж Лева и дочь Ирина, десятиклассница. Когда Серафима была в хорошем расположении духа, она часто повторяла: «Мой Лев Петрович сказал… Мой Лев Петрович считает…» Лев Петрович — упитанный коренастый мужчина с залысинами и сединой на висках — работал в телевизионном ателье механиком. По словам Серафимы, это был совершенно не приспособленный к жизни человек. «Ну, как ребенок! Котлету не сумеет самостоятельно разогреть! Бутерброд и то ему намажь!» Правда, сам Лева, как его запросто называли в телевизионном ателье, не производил такого впечатления. Когда он первый раз появился в цветочном магазине, никому и в голову не пришло, что он рохля. Никаких особых примет не обнаружили, которые бы указывали на его слабый
