4

Из пятерых своих детей Анна Николаевна меньше всего беспокоилась за старшего Игоря. Хотя семейная жизнь сына не вызывала у нее радости. Игорь женился еще до войны, летом сорокового года. Женился внезапно. В какой-то день вдруг объявил ей, что собирается в загс. И хоть ложись, хоть падай: оказывается, невеста не считает нужным познакомиться с будущей свекровью. Только на свадьбе мать впервые увидела Веру, когда уже сидели за столом. Ничего, красивая девушка, все при ней. Но властная. У матери на этот счет глаз наметанный. Не легко будет Игорю, подумала она, заметив, с каким холодным спокойствием оглядывает Вера гостей. И тут же поправила себя: «А может, ему только такая и нужна, с его-то характером?!»

Молодые стали жить отдельно, хотя снимать комнату им было не по карману, но Вера так сказала… Мать сразу поняла, что если Вера сказала, — значит, все: вопрос не подлежит обсуждению. После войны им дали квартиру в новом доме около завода. Две большие комнаты, кухня просторная, теперь таких не строят, и балкон имеется. Игорь, навещая мать, не забывал пригласить: «Приезжай, мама, искупаешься в ванной». У матери с невесткой не сложились отношения, позвать просто так, в гости, Игорь, видно, побаивался, он искал повод. И Анна Николаевна иногда приезжала к сыну — действительно только для того, чтобы искупаться в ванной.

После войны родилась дочь у Игоря — Марина, через три года сын Валька. Но отношения у матери с Верой оставались прежними, да, впрочем, все уже привыкли к этим отношениям и не пытались их изменить. Сам Игорь считал в порядке вещей быть под началом своей властолюбивой супруги и всякие там острые углы, образовавшиеся между женой и матерью, обходил молчанием. Мать же в душе полагала, что Вера сломала жизнь Игорю. Мальчишка рос хороший, открытый. В шестнадцать лет пошел на завод, к станку — чтобы помогать матери. На заводе пристроился учиться по вечерам — закончил техникум, вот какой умница. С задором был — со всеми обходительный, вежливый. В войну его выдвинули на заводе цехом руководить, два раза ездил в Москву за орденами. Да и после войны еще восемнадцать лет был начальником цеха. В городской газете писали про него, что хороший специалист, что трудится с полной отдачей. Портрет его на площади весь город видел — большой портрет, далеко можно было видеть.

А в шестьдесят третьем году Игорь вдруг подал заявление и распрощался со своим цехом, перешел в литейный на формовочный участок. Матери он сказал коротко: «Устал, мама…» На формовочном участке дел действительно поменьше. Теперь он сидел в небольшой будке за фанерной перегородкой — покуривал. Или шел посмотреть, как справляются с заданием бригадиры, делал попутно замечание крановщице насчет безопасности, но не потому, что было у нее какое-то упущение или беспокоился за бригадиров — нет, дело вокруг двигалось своим чередом. Ему просто хотелось выйти, поразмяться, переброситься с рабочими двумя-тремя словами и прикинуть в уме, как там с планом… План на формовке был невелик и с ним всегда было все нормально.

В те месяцы Игорь отвоевал у ЖЭКа подвальную комнатушку у себя в доме. Заброшенная комнатушка — в ней ремонтные рабочие складывали свой инструмент. Игорь провел туда электричество, поставил верстак, механическое сверло, тиски, небольшую наковальню — вроде как для забавы мастеровому человеку. Вечерами точил, пилил. Дверные ручки и шпингалеты у себя в квартире все переделал и краны на кухне и в ванной. А иногда кто-нибудь попросит — ключ для замка, болтик к стиральной машине, трубку для душа или какие другие мелочи, необходимые в хозяйстве, — никогда не отказывал. По округе молва шла: если надо срочно что сделать или работа какая посложней — неси к Игорю Ивановичу, отремонтирует в самом лучшем виде, поминать будешь добрым словом. И в будние дни вечером, и всю субботу, и даже воскресенье прихватывал Игорь, копаясь над железками в своей мастерской.

Позднее стали поговаривать, что не зря стучит там Игорь Иванович, уже будто кто-то подсчитал, что вторую зарплату он себе выколачивает. Может быть, и так. Но раздавались и другие голоса: своими руками, дескать, выколачивает, а не чужими, и как он в войну действительно вкалывал, так это хорошо известно всем, не жалел себя человек…

Теперь Игорь заканчивал работу вовремя, на заводе не задерживался. На его ответственности были теперь магазины. Так его и привыкли видеть во дворе дома: в плаще или в пальто, с двумя авоськами в руках. Женщины своих мужей укоряли: «Вот учитесь у Игоря Ивановича, берите пример…» Мужья смотрели вслед Игорю, улыбались, но примеру его следовали немногие — не любили толкаться в очередях.

Дома Вера жаловалась мужу на пыль. «Вчера только что протирала мебель, а сегодня полно пыли». Игорь всегда немного робел, когда жена на что-нибудь жаловалась, он будто чувствовал какую-то свою вину при этом. «Откуда же она берется?» — «А вот спроси ее, может, из космоса, — говорила изобретательная на всякие словечки Вера. — Сегодня даже окон в квартире не открывала, а кругом полно пыли». Разговор о чистоте у Веры повторялся ежедневно. О чистоте и о нервах. «Волнение, возбуждение возникают от психологической несовместимости, — говорил ей знакомый гомеопат, у которого она брала рецепты на лекарства. — От психологической несовместимости расстраиваются нервы и начинаются разные болезни». Наверно, психологическая несовместимость лишила Веру возможности стоять в магазине в очередях и ездить в переполненных троллейбусах — ведь нервные клетки не восстанавливаются.

Нервные клетки представлялись Игорю Ивановичу чем-то вроде бесконечной стены, выложенной из кирпича. Обвалилась стена в одном месте — и починить, заполнить брешь нечем: нервные клетки не восстанавливаются. Жутчайшая картина. Берегите нервные клетки!

Дочь Марина после десятого класса подала заявление в педагогический институт. Благо, что не надо было ехать в другой город. Но за неделю до вступительных экзаменов разнервничалась и взяла документы обратно, отнесла в швейное училище, где ее приняли без экзаменов. После училища работала в лучшем ателье города — там за ней закрепили персональную швейную операцию: рукава — левый и правый — только рукава, остальное ей до лампочки. Знакомые и родственники восхищались цветом лица у Мариночки. Больше других восхищался старший лейтенант. Полгода назад он увез Мариночку в Новосибирск, к месту своей новой службы. На прощание мать сказала: «Береги нервы, «Марина!» Дочка в ответ: «И сама не забывай, мамочка, старайся не волноваться!» Заботливая, ласковая у них дочь.

А сын Валька неслух, разговоры про нервы не воспринимает. Пришел из армии, устроился на стройку. Неглупый, кажется, парень, а дружков себе нашел из тех, которые