чего? А… — мать некоторое время раздумывала, а потом сообразила, что имеет в виду Арсений. — Может, и так. Я тоже подумала про сон, когда пришел этот военный. Спрашивает Анну Николаевну. Я отвечаю ему: «Я Анна Николаевна Морева». Он показал бумагу да сам же ее и прочитал. Я сначала про орден-то никак не могла уразуметь. Ведь Николашки-то нет. Вот и пошел у нас разговор. Он мне про орден, а я про Николку толкую. Привиделось мне сначала, будто он, значит, жив и его теперь награждают. Никак не уразумею, что наградили его еще в войну, а теперь только должны отдать эту награду мне. «Зачем же, говорю, мне, я старая совсем». Он говорит, что, стало быть, так положено… Ну если положено, ладно… — Голос у матери оборвался, она умолкла и отвернулась, чтобы скрыть выступившие на глазах слезы. — Куда же это Александр запропастился! Вот ведь какой — ничего не узнает толком, а скорее в магазин.

2

В 1940 году Коля учился в девятом классе, а двух его братьев — Александра весной, Арсения осенью — призвали в армию. Вот уж когда Коле стало скучно. В городе, правда, оставался старший, Игорь, но он вместе с молодой женой жил отдельно. Да и не было у Коли с ним душевного контакта.

Арсений служил где-то под Минском, и, когда началась война, от него целых три месяца не приходило ни одного письма. В конце сентября сорок первого года Коля, ни слова не сказав матери и не посоветовавшись с Игорем, отнес в военкомат заявление…

Через две недели пришла Коле повестка явиться.

Почтальон принес повестку утром, мать была на работе, она работала на швейной фабрике, изготовлявшей белье для красноармейцев. Но когда она пришла домой и увидала Колю, то у нее сразу возникли тревожные предчувствия. Уж очень он был какой-то услужливый. «Ты посиди, мама, я сейчас поставлю чайник…» Бегал из кухни в комнату, за все хватался и повторял: «Сейчас, сейчас, одна минута…» Она послушно сидела, пока он накачивал примус и поставил чайник, а потом взяла его за руку и увела в комнату. Там и состоялся у них разговор. Он сразу понял, что с матерью всякие словечки-отговорочки не помогут. Он показал ей повестку. Она сначала не поняла, без очков ее глаза плохо видели, а возможно, они потому плохо и видели, что она догадывалась: перед ней призывная повестка.

Он сказал:

— Меня призывают в армию.

Мать охнула, посмотрела ему в глаза и села на диван. У Коли даже не хватило духу сказать, что он сам написал заявление в военкомат.

— Когда? — спросила она.

— Завтра к восьми часам, — ответил тихо Коля.

Молчание длилось недолго. Мать не могла высказать всего, что творилось у нее на душе. Она вытерла глаза и встала с дивана.

— Значит, сегодня надо собраться?

Он кивнул головой. Никаких расспросов не было о том, как и почему его призвали. Ведь ему совсем недавно исполнилось семнадцать лет. Мать вяло улыбнулась сыну, встретившись с ним глазами. Уже были открыты ящики комода, она вынимала то одну рубашку, то другую, вдруг напрочь забыв, что требуется в таких случаях в дорогу. Сумерки лезли в окна, а им обоим не хотелось зажигать огня.

Потом наконец зажгли лампу. Электричество тогда давали с перебоями. Мать достала из комода и положила на стол пару черных трусиков и две рубашки. Положила носки, потом поднесла их к глазам и бросила обратно в ящик комода, достала другие носки, совсем новые.

Когда сборы были закончены, они посидели за столом. Пить и есть не хотелось. Сидели, потому что так было легче. Мать сказала, что надо бы известить Игоря. Коля ответил, что известил, что Игорь сейчас на заводе и освободится в шесть утра — обещал проводить Колю.

Стукнула дверь, в кухню заглянула Надя, с которой Коля учился в одном классе. Надя жила на соседней улице, через два квартала. Но по тому, как девушка поздоровалась, как вошла в комнату, мать поняла, что Надя все знает. Мать побыла с ними немного и занялась на кухне делами. Вскоре Коля окликнул ее:

— Я скоро вернусь, мама!

Она пожала плечами и ничего не ответила. Чувство, похожее на ревность, шевельнулось у нее в груди. Завтра сын уезжает, осталось — сколько часов осталось до отъезда? — и эти часы отнимают у нее. Коля почувствовал состояние матери и уже в дверях добавил:

— Мама, я через двадцать минут вернусь.

— Не волнуйтесь, Анна Николаевна, он вернется быстро, — сказала Надя отчужденно-холодным голосом.

Через окно в кухне мать видела, как они миновали двор. Надя чуть впереди, Коля за ней. Они скрылись за углом, а мать еще долго глядела в окно.

«Не волнуйтесь… не волнуйтесь…» — стучало в ее мозгу. «Он вернется быстро…» Темными пятнами проступали во дворе сарайки, лавочки, дощатый забор. Бежали в голове беспорядочные мысли: Колю берут на военную службу. Завтра в восемь. Как же так сразу! Как же так! В восемь часов он должен быть где-то там, где их собирают и увозят… Завтра в восемь… А она что же? Она будет тут, в этом старом доме — одна, без своих сыновей. Как же так! Сначала ушел Александр, потом Арсений… А теперь и Коля?! Что же это такое?!

А Коля в это время шагал рядом с Надей по безлюдной улочке. Надя знала, почему Коле пришла повестка из военкомата, знала про его заявление. Тугой, с пронизывающим холодком ветер трепал ее волосы, Надя придерживала их рукой, и было такое впечатление, будто она все время пристально всматривается во что-то впереди.

В тот вечер Надя сказала Коле, что будет помнить его и ждать. Два этих слова гулко отдались в Колином сердце, и, возвращаясь домой, он, стоя на крыльце своего дома и глядя в окружающую темноту города, повторил их. «Помнить и ждать…»

Наутро Анна Николаевна достала из кладовки старый мешок, с которым сыновья обычно ходили в лес за орехами. Пришел Игорь — взлохмаченный, плечистый, из открытого ворота виднелась тельняшка. Присели за стол. Игорь разлил водку в стаканы, но Коля не стал пить. Лепешки, кусок сала, яйца мать завернула в газету и сунула в мешок. Игорь выпил оба стакана и, присев к окну, начал отчаянно курить. Мать возилась с мешком, запихивая в него теплую рубашку и кальсоны, про которые просила не забывать ввиду приближающихся холодов. Когда мешок был увязан, она тоже присела и посмотрела на сыновей. Игорь нахмурился, предчувствуя тяжесть прощания. Однако все обошлось, Анна