Рука Миши хрустнула. Челюсти рвали кожу, перемалывали кости. Они потянули руку на себя. Миша орал, хотел ударить собаку по голове, но увидел, что на подходе вторая овчарка, и приготовился защищаться от нее.

«Я буду верен! Да, обещаю!»

Шум машин нарастал. Он заполнил собой лес. Последнее, что Миша услышал, – это слова: «Грызите этого сраного мудака». Затем все потонуло в шуме. В грохоте каких-то невидимых кувалд. А затем мир увяз в смоле. Собаки лениво двигались, будто им вкололи транквилизаторы. Вторая зависла в прыжке, выставив зубы. Слюни овчарки превратились в маленькие облачка, которые поплыли по своим делам.

Боль осталась. Но она тоже замедлилась. Она текла по нервам прокушенной руки, будто стадо муравьев, выстроившихся в длинную цепь.

Гул машин стал нестерпимым. Он не замедлялся. Он продолжал работать в полную силу. Справа что-то шевельнулось. Миша отвел взгляд в сторону. Его взгляд перемещался быстро, в отличие от глаз. Он видел тень дерева, только она была странная, слишком низкая. Она не пряталась за стволом, она вышла из-за него и встала, закрыв дерево от солнца. Странная тень. Тень-маргинал, неформал. Протестантская тень. И чего она забыла тут в лесу?

Тень распухла, как надувающийся воздушный шар. И из нее показалось что-то. Что-то или кто-то?

Оно прыгнуло к нему и заслонило свет. Миша бы отпрянул, но он двигался не быстрее собак. Лишь его разум работал наравне с движениями этой тени. Гул адских машин взревел с неистовой силой, а затем что-то случилось, и звук вылетел у Миши из головы и материализовался в некое существо. Оно прикоснулось к его шее холодным зловонным дыханием.

– Ты пообещал. Надеюсь, ты помнишь, мелкий засранец.

Оно шептало в ухо. Не в голове – снаружи!

Миша чувствовал, что помимо собак кто-то вторгся в его интимную зону. Тот, кто заслонил от него свет. А потом эта тень отодвинулась от него. Он уставился на нее боковым зрением и сам себе не верил.

«Как ты…»

Мысли оборвались. Камнем рухнули на дно. И вдавили его здравый смысл в ил.

Он хотел рассмеяться. Рассмеяться от души, как в детстве, когда смотрел юмористические передачи по телевизору, а мамка тыкала пальцем в экран и гоготала вместе с ним. «Смехопанорама» была единственным средством, заставлявшим смеяться их обоих в те далекие времена. Потом мамка стала называть ведущего Вагоныч («Вагоныч опять отмочил, старый маразматик») и плевать в экран, а когда хохотала, то делала это наигранно. Да и Миша быстро вырос из стариковских шуток и переключился на «Комеди клаб». Мамаша же перестала любить такие шоу, ей больше нравились скандальные передачи. «Окна» с Нагиевым били все рекорды. Жаль, что их закрыли.

Смех зарождался где-то внутри, но смоль, окутавшая все вокруг, придержала коней, и Миша продолжал смотреть на женщину, отделившуюся от мрака. Она отодвинулась и открыла ему обзор. Миша снова увидел Грету, вцепившуюся в руку, спецназовцев, перепрыгивающих кусты и направляющих в его сторону автоматные стволы, и вторую собаку, приближающуюся к его ноге.

На Мишу смотрела мать. Его довольная мамаша. Будто только что поела. Лицо светилось от счастья.

И Миша похолодел.

Когда мамка так улыбалась, это означало, что произошло или скоро произойдет что-то ужасное. Утонет в болоте его девушка, или соседский мальчик сломает ногу, грохнувшись с забора прямо у нее на глазах, или сын учительницы по физкультуре вернется из армии в цинковом ящике. Такие вещи всегда радовали ее.

Лицо женщины было бледным. Она выглядела так же, как прошлой весной в гробу. Сухие волосы забраны в косынку, лицо присыпано пудрой, глаза сидели в темных синяках, а кожа напоминала потрескавшийся воск.

– Привет, бездельник. Ну что у тебя тут?

Миша не мог ответить, рот был в параллельном временном потоке и старался кричать от боли, старался изо всех сил.

Она посмотрела на спецназовцев, посмотрела на собак, и ее улыбка опустилась вниз.

– А ну пошли прочь, псины поганые! – закричала она. – Пошли нахрен отсюда!

Потом она протянула руку и коснулась серым скрюченным пальцем носа Греты.

Время тут же вернулось к привычному ритму, будто у собаки на носу была кнопка «normal speed».

Для Миши этот миг стал точкой входа в ад. Переживать боль было намного проще, когда она медленно текла по нервным окончаниям, лениво заглядывала к старым знакомым по пути к центру нервной системы. Но когда все эпицентры разом врубили сигнал тревоги, то люк под ногами Миши раскрылся, и он рухнул в яму, наполненную острыми мелкими осколками стекла. Миллионы цепей тут же перегорели. Мозги закоротило. Миша издал громкий вопль, а потом мир взорвался, и пришлось собирать его по кусочкам, чтобы вернуться к месту событий.

Грета разжала челюсти. Ее хвост опустился, голова чуть пригнулась. Такая яростная, почти ненавидящая, вдруг превратилась в испуганную.

Зубы Шарика замерли в сантиметре от ноги Миши, а сам он отскочили назад.

Собаки заскулили и бросились прочь от страшного существа, появившегося рядом с преступником.

Грета остановилась, отбежав на два прыжка, и гавкнула. Что это за животное такое? Грета никогда не видела таких зверей. Может, это новый вид человека? Воняло от него не как от человека, а как от какой-то кровожадной свиньи, которая жрет людей и гадит под себя, как от места, где обнаружили заплесневевший труп, пролежавший в духоте и своих испражнениях несколько дней. Воняло не по-человечески.

– Пошли вон, псины! – заорала мамаша, – че надо? Идите лижите жопу вашим говнюкам!

– Моу… мям… – сказал Миша. Его глаза закатились. Он начал махать руками. Из левой кровь лилась ручьем. Он дернул ногой и снова заорал.

– А вот и сами говнюки подоспели. – сказала мамаша и засмеялась.

Два спецназовца и два кинолога ворвались на сцену. Готовые, выучившие свои роли. Никто из них не волновался. Каждый из них уже в который раз участвовал в подобной операции. Спецназовцы работали вместе не первый год.

Димон Сверчок и Салават, просто Салават. Два ветерана Чечни, два брата по оружию, два ненавидящих всех и каждого парня, в прошлом подвергавшихся критике коллег из-за жестокости. В одной из облав на угонщиков элитных автомобилей убили троих парней, хотя те даже не пытались сбежать. Перехватили их на заброшенной стоянке на окраине города, сломали ноги, избили до смерти. Один из угонщиков прожил неделю в коме, второй умер по пути в больницу, третий скончался на месте.

Сверчок не стеснялся применять силу. Ну подумаешь, сдохли какие-то упыри. Ну и хрен с ними. Кто их хватится? Да и не мог он остановиться, когда кровь бурлила в жилах. Видел цель и давал волю внутренней силе. Та вырывалась и превращала его в кулак правосудия, который давил преступных мошек и комаров. «Просто не надо было сопротивляться», – сказал Димон своей жене, когда она спросила, не псих ли он. Но, конечно, и она тоже получила в глаз. За такие вопросы.