Приехавшую Мирославу Наполеонов спросил, не скрывая злорадства:

– Ну что, проголодалась?

– Нет, – беззаботно отозвалась она.

– Заезжала в кафе? – подозрительно спросил Шура и покосился на Мориса, прекрасно зная, что тот не одобрял перекусы вне дома.

– Нет, не в кафе. Меня накормила одна добрая душа и даже дала с собой. – Она плюхнула на стол пакет.

Шура чуть ли не выхватил его из рук Мирославы и стал вытряхивать на стол содержимое.

– О! Пирожки! – воскликнул он радостно и, схватив первый попавшийся, сразу стал его жевать.

– Хотя бы на блюдо положили бы! – рассердился Морис и достал красивое, овальное, ослепительно белое блюдо с маленькими розочками по краям.

– Какая разница, откуда есть, – ответил ему Наполеонов с набитым ртом.

Морис, закончив резать салат, тоже попробовал пирожки и похвалил:

– Вкусные.

– А кто эта добрая душа, что так щедро снабдила тебя провизией? – спросил Шура после того, как не менее пяти пирожков удобно расположилось в его животе.

– Подруга твоей обвиняемой, – отозвалась Мирослава.

– Обвиняемой?! – Шура чуть не подавился шестым пирожком. – Какая такая подруга?! Серафима Усатова?

– Нет, как ты мог на нее подумать? – с укором проговорила Мирослава.

– Но больше у нее нет подруг! Не Эльвира же Лукина напекла все это?! – Он обвел рукой блюдо с пирожками.

– Нет, не Эльвира.

– Да кто же тогда?! Не вей из моих нервов веревки! Отвечай!

– Ишь, раскипятился, – усмехнулась Мирослава, – девушку зовут Катя. Они с Идой, хотя тогда все звали ее Зинаидой и проще Зиной, вместе учились в школе.

– А где эта Катя сейчас?

– В Кутузово.

– Ты что, опять в такую даль ездила? – спросил Наполеонов недоверчиво.

Мирослава кивнула.

– Зачем?

– В первую нашу встречу я обещала Кате, что сообщу Иде о ее желании возобновить общение с ней.

– И что?

– С Идой мне поговорить не удалось, вот я и решила поехать в Кутузово и все рассказать Кате.

– Рассказала?

– Как видишь, – Мирослава кивнула на пирожки.

– И что в итоге?

– В итоге сытый следователь, – рассмеялась Мирослава.

– Тебе бы все хихоньки да хаханьки, – обиделся Шура.

– Наполеонов! Ты чего так расстроился?

– Я не расстроился! Просто ты мне даже ничего не сказала.

– Говорю теперь.

– Теперь, – вздохнул Наполеонов и принялся доедать пирожок. После чего спросил: – И чего теперь?

– Ничего. Дай мне лучше телефон адвоката Болотовой.

– А я его знаю?

– Узнай.

– Зачем?

– Катя хочет навестить школьную подругу.

– Зачем?

– Что ты заладил, зачем да зачем! – рассердилась Мирослава. – Если Катя хочет проявить участие, то это ее право. А Болотовой поддержка сейчас не помешает.

– Значит, ты считаешь, что гражданкам, которые бьют ножом в живот беременных, нужна поддержка?

– Нужна в том случае, если ты не хочешь, чтобы Болотова совсем озлобилась и стала человеконенавистницей со всеми вытекающими отсюда обстоятельствами.

– Не хочу! – буркнул Шура.

– Тогда будем считать, что мы с тобой пришли к единому мнению.

– Еще скажи к консенсусу!

– Не скажу.

– Ладно, узнаю я телефон адвоката, – сдался он и добавил: – Но не из-за пирожков.

– Конечно, нет, – легко согласилась Мирослава, – только из-за человеколюбия.

Шуре надоело с ней спорить, и он махнул рукой.

К тому же именно благодаря ее усилиям было раскрыто очередное дело.

За окном шел снег. И хлопья, кружившиеся в воздухе, были такими огромными, что казалось, будто кто-то выпустил на волю бессчетное количество белых бабочек.

После ужина всех, в том числе и Дона, потянуло на улицу. Друзья вынесли стулья и, поставив их на крыльце, уселись под козырьком. Дон запрыгнул на колени к хозяйке и стал тереться головой о ее руки, пока она не начала его гладить.

– Как красиво! – тихо выдохнул Морис.

– Да, – согласилась Мирослава, – и пахнет весной.

– Свежим вкусным огурчиком, – добавил Шура, – мне даже есть захотелось.

Морису и Мирославе стало весело, и они рассмеялись. Шура посмотрел на них строгим взглядом, но потом не выдержал и расхохотался вместе с друзьями.

До детективов дошел слух, что между Бэллой Петровной и братом отношения после всего случившегося стали натянутыми. Эльвира и вовсе сняла себе квартиру и покинула дом, где прошли ее детство и юность. И только Вадик, говорят, не отвернулся от дяди и даже пожалел его.

Так что, выходит, был прав Федор Иванович Тютчев, сказавший: