— Моя дочь Флора, как вы, верно, знаете, —сказал мистер Кэсби, — несколько лет назад вышла замуж и зажила своим домом. Ноона имела несчастье потерять мужа вскоре после свадьбы. Теперь она снова живету меня. Она будет очень рада вас видеть, если вы мне позволите известить ее,что вы здесь.

— О, непременно! — воскликнул Артур. — Я самхотел просить вас об этом, но вы любезно опередили меня.

Получив такой ответ, мистер Кэсби встал скресла и направился к двери, медленно и грузно ступая в своих бархатных туфлях(он был слоноподобного сложения). На нем был просторный долгополый сюртукбутылочного цвета, бутылочного цвета жилет и бутылочного цвета панталоны.Патриархи не носили сукна бутылочного цвета, однако его одежда выгляделапатриархальной.

Только что он вышел из комнаты, и в ней опятьвоцарилась лишь тиканьем нарушаемая тишина, как снаружи загремел ключ, которыйчья-то быстрая рука поворачивала в замке, а вслед за этим хлопнула параднаядверь и почти тотчас же какой-то живой, чернявый человечек так стремительновлетел в гостиную, что с разгона едва не наскочил на Кленнэма.

— Здорово! — крикнул он.

Кленнэм решил, что ничто не мешает емуответить тем же «Здорово!».

— Ну, в чем дело? — спросил чернявыйчеловечек.

— А какое, собственно, дело? — переспросилКленнэм.

— Где мистер Кэсби? — спросил чернявыйчеловечек, оглядываясь по сторонам.

— Он сейчас вернется — если он вам нужен.

— Мне нужен? — удивился чернявый человечек. —А разве вам он не нужен?

Кленнэму пришлось объяснить положение внескольких словах, которые чернявый человечек выслушал, сдерживая дыхание ивнимательно приглядываясь к говорившему. Он был одет в черное и в серое как быс налетом ржавчины; его маленькие черные глазки напоминали агатовые бусины;короткий подбородок покрыт был двухдневной черной щетиной; жесткие черныеволосы торчали, как зубья вилки или куски проволоки; лицо отличалосьнеобыкновенной смуглотой, то ли искусственной — от грязи, то ли природной; аможет быть, тут действовало сочетание природы и искусства. Руки были грязные, сгрязными обломанными ногтями, как будто он только что вылез из угольной ямы. Онсопел, храпел, пыхтел и отдувался, точно маленький хлопотливый паровичок.

— Ага! — воскликнул он, когда ему, наконец,стало ясно, кто такой Артур и как здесь очутился. — Ну и чудесно! Превосходно!Так если он будет спрашивать насчет Панкса, вы ему скажите, что Панкс ужепришел, ладно? — И он тотчас же, сопя и пыхтя, выкатился в боковую дверь.

Когда-то давно, еще до своего отъезда изАнглии, Артуру случалось ловить обрывки довольно странных слухов, ходивших опоследнем Патриархе. Какие-то сомнения и подозрения носились в то время ввоздухе; и сквозь туман этих подозрений Кристофер Кэсби рисовался чем-то вродезаманчивой вывески несуществующей гостиницы — призыва отдохнуть ивозблагодарить там, где нет ни места для отдыха, ни повода для благодарности.Толковали даже, будто Кристофер Кэсби попросту хитрый обманщик, а под сияющими выпуклостями«такой головы» кроются весьма неблаговидные замыслы. По другим толкам онвыходил тупым, медлительным и себялюбивым ничтожеством, которое долго неуклюжетопталось в гуще людской, пока ему не посчастливилось сделать открытие, что дляуспеха в жизни и доверия окружающих вполне достаточно держать язык за зубами,не стричь волос и заботливо холить лысину; и у него достало ума ухватиться заэто открытие и приложить его к делу. Говорили, что лорд Децимус Тит Полип взялего в управляющие не за деловые качества, которых у него и в помине не было, нолишь за то, что от человека с такой ангельской кротостью во взоре трудноожидать злоупотреблений или подвохов; и по тем же причинам он теперь извлекализ своих обветшалых владений не в пример больше выгоды, чем мог бы извлечьдомохозяин, не обладающий столь неотразимой лысиной. Все эти толки сводились ктому (вспоминал Кленнэм, сидя один в тикающей гостиной), что часто людивыбирают себе образец для подражания так же, как описанные выше художникивыбирают модель для картины; и подобно тому как на ежегодной выставкеКоролевской академии непременно увидишь какого-нибудь отвратительного живодера,запечатленного благодаря своим ресницам или икрам, или подбородку, в видевоплощения всех земных добродетелей — так и на великой Выставке жизни наружныеприметы нередко принимаются за внутренние качества.

Перебирая в памяти все эти давние слухи исопоставляя их с впечатлением, которое произвел на него мистер Панкс, Артур всебольше (хотя и не окончательно) склонялся к мысли, что последний патриарх и всамом деле — тупое ничтожество, способное лишь холить свою лысину. Бывает поройна Темзе, что громоздкое тяжелое судно неуклюже скользит по течению,поворачиваясь то боком, то кормой, застревая само и мешая всем другим, хоть приэтом и кажется, что оно выполняет сложные навигационные маневры; и вдруготкуда-то вывернется маленький закопченный пароходик, возьмет его на буксир иделовито потащит вперед; вот так, должно быть, и грузный Патриарх был взят набуксир пыхтящим Панксом и теперь покорно тащился за этим юрким черномазымсуденышком.

Приход мистера Кэсби и его дочери Флорыположил конец размышлениям Кленнэма. Он поднял голову, взглянул на предметсвоей былой любви — и в тот же миг все, что еще оставалось от этой любви,дрогнуло и рассыпалось в прах.

Есть много мужчин, которые, всегда оставаясьверны самим себе, остаются верны и своему старому идеалу. И если идеал невыдерживает соприкосновения с действительностью, это отнюдь не говорит онепостоянстве, а скорее доказывает обратное; но крушение идеала — тяжелый удар.Именно это испытал Кленнэм. В юности он горячо любил женщину, которая сейчасвошла в гостиную, щедро расточал ей нерастраченные богатства своих чувств ивоображения. В неприветливом отчем доме Клепнэма эти богатства никому не былинужны; подобно денежным сокровищам Робинзона Крузо, они ржавели без пользы,пока он не одарил ими свою избранницу. И хотя он давно уже не отводил ейникакого места ни в настоящем своем, ни в будущем, как если бы она умерла (да унего и не было уверенности, что этого не случилось), все же образ прошлого жил,не меняясь, где-то в заветных тайниках его сердца. И вот теперь входит вгостиную последний из патриархов и тремя короткими словами: «Вот и Флора!» —преспокойно предлагает ему бросить свое сокровище наземь и растоптать.

Флора, когда-то высокая и стройная,растолстела и страдала одышкой, но это было еще ничего. Флора, которую онпомнил лилией, превратилась в пион, но это бы еще тоже ничего. Флора, чьекаждое слово, каждая мысль когда-то казались ему пленительными, явно сталаболтлива и глупа. Это уже было хуже. Флора, которая много лет назад быланаивным и балованным ребенком, желала и сейчас остаться наивным и балованнымребенком. И это было самое худшее.