Мистеру Плорнишу хотелось поскорей довестисвою миссию до конца — желание, вполне разделявшееся его доверителем. Последнийпоэтому предложил подвезти его до ворот Маршалси, и они поехали туда черезБлек-Фрайерский мост. По дороге Артуру удалось заставить своего новогознакомого разговориться, и он услышал несколько сбивчивый, но интересныйрассказ о жизни обитателей Подворья Кровоточащего Сердца. Всем им живетсянелегко, говорил Плорниш, а верней сказать, и вовсе тяжело живется. Почему онотак, кто его знает — скорей всего, что никто, но только так уж оно есть. Когдау человека пустой карман и пустой желудок, так человек знает, что он беден (тутмистер Плорниш был совершенно непоколебим в своем мнении), и словами его в этомне разуверишь, все равно как словами не вговоришь ему в желудок хорошегобифштекса. А есть ведь люди, незнакомые с нуждой, которые чуть что, начинаюткричать, что в Подворье живут «расточительно» — это у них такое любимоесловечко (а сами-то, между прочим, не задумываются проживать все, что имеют, ато и больше, так по крайней мере он, Плорниш, слышал). К примеру, позволит себечеловек, может раз в году, съездить в Хэмптон-Корт[33] с женой и ребятишками, аони тут как тут: «Эге, приятель! Мы думали, что вы бедняк, а вы вон какрасточительствуете!» Ах ты господи, до чего же обидно это слышать! Ведьживешь-то как? От такой жизни и свихнуться недолго; а разве они от этоговыиграют, если человек свихнется? По мнению мистера Плорниша, они от этоготолько проиграют. А между тем они словно даже и рады довести человека до того,чтобы он свихнулся. Только этого и добиваются — не одним манером, так другим.Вы хотите знать, чем занимаются обитатели Подворья? А вы бы зашли поглядели.Увидели бы, как дочери и матери гнут спину над работой, не зная ни дня, ниночи, шьют, чинят, перекраивают, перешивают, чтобы хоть как-нибудь свести концыс концами, а бывает, что и того не заработаешь. Как мастеровые всех видовремесла мечутся в поисках работы и не могут найти ее. Как старики, честнотрудившиеся всю свою жизнь, вынуждены искать прибежища в работных домах,[34]где с ними обращаются хуже, чем с какими-нибудь — мистер Плорниш хотел сказать«злоумышленниками», но сказал «промышленниками». Господи, ведь не знаешь,откуда ждать хоть кроху утешения! Что до того, кто же во всем этом виноват, томистер Плорниш не знал, кто виноват. Он мог сказать, кто страдает, но не могсказать, из-за кого приходится страдать. Не ему разбираться в таких вещах, аесли б он и разбирался, кто бы стал его слушать? Он только знал, что те, ктоберется исправить существующее зло, не исправляют его, а само по себе оно тожене исправляется. Отсюда следовал нелогичный вывод, что если ему ничем не могутпомочь, так пусть уж его оставят в покое; а то от всяческих попыток в этом родеему только хуже приходится. Так, косноязычно, беззлобно и не слишкомвразумительно сетуя на судьбу, Плорниш бродил вокруг сложной загадки своегоположения в обществе, словно слепой, старающийся ощупью размотать запутанныйклубок. У ворот тюрьмы они расстались, и Кленнэм поехал дальше один, размышляяо том, сколько тысяч Плорнишей распевают на разные лады ту же самую песню чутьне над самым ухом Министерства Волокиты, без того чтобы это прославленноеучреждение хотя бы запомнило ее мотив.

Упоминание о Кэсби вновь заставило разгоретьсяв памяти Кленнэма чуть тлевшую искру интереса и любопытства, которую в день егоприезда в Лондон раздула было миссис Флинтвинч. Предмет его юношеской любвизвали Флора Кэсби, и Флора Кэсби была единственной дочерью Старого Истукана(как непочтительно величали за глаза Кристофера Кэсби кое-какие досужие умы,должно быть в близком знакомстве с ним получившие к тому основания). МистерКэсби был владельцем доходных домов, населенных беднотой, и если верить слухам,выжимал вопреки пословице немало масла из камня неприглядных с виду дворов изакоулков.

Потратив несколько дней на розыски и справки,Артур Кленнэм убедился, что в деле Отца Маршалси никаких концов не найти, и сгрустью должен был отказаться от мысли помочь ему выйти на свободу. Набрести накакие-то сведения, важные для самой Крошки Доррит, тоже, видимо, нечего былорассчитывать; но он уверял себя, что именно ради нее решил возобновить староезнакомство — а вдруг да окажется это как-нибудь полезным для бедняжки. Нетнужды добавлять, что визит к мистеру Кэсби все равно состоялся бы, если бы даженикакой Крошки Доррит и на свете не было; но ведь известно, что всем нам («нам»в смысле человечества; мы лично составляем, разумеется, исключение) свойственнообманывать себя относительно причин, побуждающих нас к тому или иному поступку.

Итак, в один прекрасный вечер Артур Кленнэмподходил к дому мистера Кэсби в приятной и даже по-своему искреннейуверенности, что им руководит лишь забота о Крошке Доррит — хотя Крошка Дорриттут была решительно ни при чем. Мистер Кэсби жил близ Грэйс-Инн-роуд, впереулке, который ответвился от этой улицы с твердым намерением одним духомсбежать вниз, к подножью Пентонвиллского холма, и взобраться на его вершину,но, пробежав двадцать ярдов, запыхался и остановился, да так и не сделал большени шагу. Теперь этого переулка больше нет, но много лет он просуществовал там,сконфуженно поглядывая на пятна чахлых садиков и прыщики беседок, испещрившиепустырь, который ему так и не удалось пересечь.

«Дом так же мало изменился, как и дом моейматери, — думал Кленнэм, поднимаясь по ступенькам, — и снаружи он такой жемрачный. Но на этом сходство кончается. Я помню чинное спокойствие, которое тамцарит внутри. Кажется, уже отсюда чувствуется запах сухих лепестков роз илаванды».

И в самом деле, когда на стук ярко начищенногомедного дверного молотка служанка отворила дверь, его встретил знакомый аромат,точно в зимнем холодном воздухе повеяло вдруг слабым дыханием давно прошедшейвесны. Он вошел в этот безмолвный, безмятежный, воздухонепроницаемый дом, идверь, затворившись за ним, словно отрезала его от шума и движения живой жизни.Мебель в доме была солидная, старинная, по-квакерски строгая, но добротная, ивыглядела так внушительно, как обычно выглядит все — будь то деревяннаятабуретка или человеческое существо, — что могло бы приносить много пользы, ане приносит почти никакой.

Где-то наверху торжественно тикали часы, ибезголосая птица долбила клювом клетку, тоже как будто тикая. В каминегостиной, потрескивая, тикал огонь. Перед камином сидел человек, и было слышно,как у него в кармане тикает хронометр.