щедро одарю, если достоин. Лед слышит, может прийти время, когда мы будем просить его Народ о щите, такие же жалкие и слабые, как он сам сейчас. И оно придет скорее, чем думаешь ты. Чем провижу я.

— Потому нам и нужен союз с теми, кто вернулся из тьмы времен.

— Лед слышит. Но мы лишь фигуры чужой сферы, и я не вижу всех нитей и ходов этой игры. А у тех, кто управляет ею, есть Руна Хронос. Значит, раз Тысяча ставит фигуры на доску, нам нужен свой провидец. Говорят, Лодочник спит под Курганами Янтандера рядом с Моргейн. Помнишь ли ты ее? — глаза Кейнора на мгновение затуманились, словно он смотрел сквозь завесу времени. По его бледным губам скользнула тень улыбки — странная смесь нежности и скорби. — Ее волосы пахли медом…

— Помню, — тоже улыбнулся Белый Дьявол, ибо забыть Моргейн, самую знаменитую из Тысячи, было невозможно.

— Если мы выживем в этой битве, ты отыщешь их.

— У меня есть серебряный ключ к этому замку, — осторожно произнес Белый Дьявол, боясь спугнуть улыбку Незримого. — Но нужно кое-что еще…

— Ты получишь то, о чем просил, — Ледяной Кузнец отвернулся, глядя на карту Ледяной Бездны. — Сегодня в твои покои принесут дар…

Когда небо над Эргиалем стало пронзительно-черным, а голубые звезды его огней чуть угасли, в отведенное ему помещение вошла тонкая фигура в синем асари. Осколок Единого пригляделся — нет, это была настоящая Эрин, не та маска, что надевал Кейнор, чтобы обмануть стражу Хартленда…

Без лед-доспехов, с распущенными темными волосами, свободно падающими на плечи, девушка выглядела совсем не воинственно. Она робко улыбнулась, глядя, как обнаженный по пояс Белый Дьявол медленно распрямляется из позы третьего нара.

— Я не помешала тебе?

— Нет, Эрин. Мое сердце всегда радуется, видя твою красоту, — улыбнулся он, уже зная, зачем она пришла. — Ты принесла мне дары своего небесного отца?

— Да, Пламени Подобный, — Эрин открыла Скрижаль, доставая из нее две Руны, и неожиданно встала на одно колено, протягивая их на открытой ладони. — Мой небесный отец велел сказать — прими их, и пусть нас свяжут узы не только льда, но и судьбы.

Одна Руна горела золотым сиянием, формой глифа походя на узкий изогнутый кинжал. Это был жертвенный атамэ, созданный из осколка Алтаря Душ — тот самый золотой Предмет, который просила Морвейн.

Вторая же Руна трепетала алым драконьим пламенем. Она заключала в себе оружие, что Ледяной Кузнец создал из осколков иллиума, жезла Змеиной Крови и драконьей пустышки. В его руках оно стало серебром, но истинным рангом Предмета было небо — именно о таком даре он и просил брата. Мало кто в Единстве владел таким оружием — ибо оно было создано из материи небесного ранга.

Белый Дьявол извлек его из Руны — и Эрин чуть сжалась при виде того, как Лезвие Жесткого Света замерцало, окружая прямой обоюдоострый клинок, отливающий зеленью неуничтожимого и всепронзающего иллиума. Рукоять из звездного льда заключала в себе Сердце Дракона, а на клинок Ледяной Кузнец наложил ледяное Клеймо Эргиаля.

— Твой отец небесный мастер, — признал он, осторожно поворачивая оружие. — Великий дар.

— Лед слышит, — произнесла Эрин чуть слышно. — И мое сердце радуется, что мне выпала честь преподнести его Одному из Тысячи Братьев… Тому, кто изменил наш мир.

— О чем ты? — спросил осколок Единого, убирая меч в Руну, ибо драконьи Руны не имели ограничений по использованию.

— Ты вошел во врата Чертогов и говорил с моим отцом. И прежде чем ты вышел из его башни, Эргиаль был перенесен в Единство, — Эрин не отводила глаз. — Лед видит, ты изменил и Эргиаль, и всю нашу жизнь. Что теперь будет с нами, Подобный Пламени?

— Нас ждет битва. И если мы победим, то твой Народ будет жить в Единстве, Эрин. Как другие Народы. Все будет по-другому, но так, как заведено Едиными. Вы будете добывать еду, любить, рожать детей, защищать свой дом… Идти по тропе Восхождения. Да, ваша жизнь изменится, но вы… обретете себя.

— Это сложно представить… У отца теперь много Дочерей, — улыбнулась девушка. — И у многих из них мое лицо. Так странно… жить среди своих отражений.

— Но среди них нет той, что учила меня ездить на айсворме, — медленно проговорил осколок Единого, беря ее руку. — Той, чья ледяная искра застыла в моем сердце.

— Я… должна идти, — девушка сделала слабую попытку отнять ладонь, но он держал ее крепко.

— Но ты ведь не хочешь уходить, Эрин Ледяная Искра, — улыбнулся осколок Единого. — Верно?

Она медленно отступала, не отнимая руку, пока не уперлась спиной в стену. Когда он коснулся ее тела, обнимая, серебряные глаза Эрин изумленно расширились, а губы взволнованно приоткрылись, как два нежных розовых лепестка. И тогда Белый Дьявол накрыл их своими, сперва осторожно, а потом решительно, переплетая пальцы и прижимая ее тело своим. Эрин замерла, будто прислушиваясь к своим ощущениям, и он почувствовал, как дрожит ее тело. Затем она уперла ему в грудь ладонь:

— Остановись, Подобный Пламени. Нам… нельзя любить. Мы… пробуждаемся, а не рождаемся…

Но осколок Единого видел, что дочь Эргиаля совсем не хочет, чтобы он останавливался. И продолжил целовать ее, а потом подхватил на руки, отнес на ложе и спустил с покрытых лед-узором плеч асари, лаская прохладное тело девушки.

— Мир изменился, Эрин, — шептал он ей. — То, что было, прошло. Нас ждет битва… и Незримый может не дать другой ночи тебе или мне. Ты ведь хочешь любить, и я хочу любить тебя сегодня…

— Я никогда не была с мужем… — прошептала Эрин, уступая его настойчивым рукам, трепеща под их прикосновениями. — И… я… я ведь… не заморожу тебя?

Он лишь усмехнулся — хоть кровь ее племени и была куда холоднее, его не смогли заморозить и ледяные пещеры, куда она привела его на пути к Короне. Морозная Закалка помогла бы перенести любой холод — но тут не требовалась и она. Еще не родилась та, что могла бы заморозить огонь осколка Единого. Он любил тысячи женщин разных Народов и знал, что и как нужно делать, чтобы быть желанным для любой из них.

Ее лед таял под его пламенем — ведь лед-кузнецы тоже были людьми, и человеческое не было им чуждо. Серебряные глаза Эрин заволокла поволока страсти и накрыла его, и он увлек ее за собой в эту пучину, сплетая губы, пальцы, тела и души.

И так было — он любил ее, а она — его. Гордая дочь Эргиаля познала телесную страсть и стала его