Поэтому, поскольку первая община последователей Иисуса, сформировавшаяся в Иерусалиме, даже и не пыталась хоть как-то отделять себя от Иудаизма, то и мыслила она, по сути, лишь его категориями, и жила его традициями и правилами, совершая, в том числе, и положенные жертвоприношения животных в Иерусалимском храме вместе со всеми Иудеями.

Однако длилось это лишь до 70 года н. э., когда Иерусалимский храм был разрушен римлянами и, соответственно, прекратились все храмовые священнодействия, включая и жертвоприношения, а иудеи были из Иерусалима изгнаны.

Эта ситуация потребовала от иерусалимских христиан внесения каких-то коррективов в их отношение к Иудаизму вообще, и в представления о жертвоприношениях — в частности. Спустя некоторое время эти вынужденные коррективы были выработаны, и в том, что касается жертвоприношений, они выразились в перенесении идеи жертвоприношения на факт казни Иисуса.

Казнь Иисуса была объявлена последним сакральным жертвоприношением, в котором Иисус добровольно принес себя в «совершенную» жертву Богу ради искупления грехов всего человечества!

То, что распятие Иисуса стало трактоваться, как принесение им себя в добровольную жертву, отнюдь не сразу, а спустя десятилетия существования христианских общин, подтверждается тем, что ни словом об этом не упоминается ни в, написанном первым, Евангелии от Марка, ни в Евангелии от Луки. В Евангелии от Матфея эта идея уже проявляется, но пока еще в виде лишь одного-единственного упоминания о том, что Иисус готовится отдать свою жизнь «во искупление многих» (Мф.20:28).

А вот Евангелие от Иоанна, написанное не ранее конца первого — начала второго века (то есть уже точно после разрушения Иерусалима и Храма, и прекращения практики жертвоприношений животных) — это Евангелие уже и начинается со сцены, где Иоанн Креститель называет Иисуса жертвенным «агнцем Божьим».

Причем тут необходимо отметить, что идея перенесения понятия жертвоприношения на казнь Иисуса пришлась как нельзя кстати не только бывшей иерусалимской общине христиан, изначально мыслившей себя частью Иудаизма, но и общинам, основанными апостолом Павлом, всегда дистанцировавшимся от практик Иудаизма. Ведь и этим общинам (как, впрочем, и иерусалимской тоже) приходилось сталкиваться с необходимостью объяснять себе и окружающим, почему же Иисус, если он действительно был Мессией/Христом и Сыном Божьим, не воцарился в могуществе, а был предан позорнейшей казни через распятие.

Впрочем, как-то ж эту казнь христиане вынуждены были объяснять и до появления идеи «добровольного жертвоприношения Христом самого себя, во искупление грехов человечества», но до выработки идеи «искупления», ясного объяснения все ж таки не было. Первые десятилетия христиане были сфокусированы на теме второго пришествия Христа, которое ожидалось буквально со дня на день, и объяснениями того, почему же он подвергся казни, себя не загружали, просто откладывая это до пришествия и суда, на котором Иисус всем и воздаст, и, если нужно, объяснит.

Но годы шли и складывались уже в десятилетия, а пришествие все как-то откладывалось и откладывалось, и необходимость ясно ответить самим себе и окружающим, почему же, все-таки, Бог допустил, чтобы тот, кого он Помазал — сделал Христом, был казнен — потребность в таком объяснении делалась все насущнее… И вот, объявление казни Иисуса его добровольным жертвоприношением, сняло все вопросы, всем все объяснив в категориях издревле привычного представления об умилостивляющих жертвах, необходимых богам/Богу!

Поэтому, можно допустить и то, что сформировалось это объяснение в результате параллельных процессов, протекавших не только в иерусалимской общине, из Иерусалима изгнанной, но и в общинах Павла, в его теологии, что нашло свое отражение в написанных им Посланиях.

Однако нам важно вовсе не то, в каких именно первохристианских общинах зародилась идея придать распятию Иисуса значение «искупительной жертвы». Нам важно установить, могла ли эта идея изначально являться частью возвещения Иисуса, будучи оттуда воспринятой христианским богословием, или она была целиком и полностью этим богословием и порождена.

Как уже говорилось, из всех многочисленных речений, вложенных в уста Иисуса авторами трех его жизнеописаний, лишь в одном-единственном говорится о его страданиях, как об «искуплении многих». Еще одно речение, выражающее эту же идею, имеющееся в Евангелии от Иоанна и указывающее на Иисуса, как на «агнца Божьего, который берет на себя грех мира» (Ин.1:29,36), вложено автором Евангелия в уста Иоанна Крестителя, а не Иисуса. Иисус же в этом Евангелии, так же, как в Евангелиях от Марка и от Луки, ничего такого о самом себе не говорит.

О чем же говорит тот факт, что лишь один из четырех Евангелистов, лишь однажды вложил в уста Иисуса сию идею? А говорит он, — и говорит с полной ясностью! — что Иисус ничего на эту тему своим сотоварищам никогда не высказывал!

Да, он говорил им о том, что ему предстоит распятие, и эти его речи хорошо запомнились его слушателям, что следует из того, что они нашли затем свое отражение во всех четырех Евангелиях. И понятно, что если бы Иисус действительно считал свое распятие актом искупительного жертвоприношения, то, без сомнения, он об этом его сакральном смысле упоминал бы своим ученикам ровно столько же раз, сколько говорил и о приближающейся казни. И в этом случае, его слова о предстоящем распятии запомнились бы именно в контексте сакрального жертвоприношения, о чем и было бы упомянуто в Евангелиях ровно столько же раз, сколько и о самом распятии. Однако ничего этого в Евангелиях нет!

Предположить, что-де про само распятие всем все запомнилось, а вот про объяснения его основного сакрального смысла все потом напрочь забыли, и вспомнил лишь один разочек лишь один Матфей — будет очевидно нелепо. Тем более что это единственное упоминание в Евангелии от Матфея приходится, ни много ни мало, — на девять имеющихся там речений Иисуса о страданиях, распятии и воскресении! А все остальные восемь раз, почему в речениях Иисуса нет ни слова о том, что эти его предстоящие страдания несут в себе смысл сакрального жертвоприношения?

Невозможная «забывчивость» Матфея и остальных Евангелистов невозможной и является, так что остается здесь только одно объяснение: на самом деле Иисус свое распятие никогда не считал актом «искупительного жертвоприношения» и, соответственно, никогда никому ничего такого не говорил!

Кроме того, повторюсь, все древние представления о необходимости принесения богам/Богу всякого рода жертвоприношений, смягчающих гнев этих божеств и склоняющих их к любви и благоволению, потеряли всякий смысл с момента возвещения Иисусом его Бога-Аввы/Бога-Папочки, его Бога, Который Есть Любовь.

Ведь какие могут быть нужны «умилостивляющие жертвоприношения» Тому, Кто есть Абсолютная Любовь? Любовь и без жертв будет всегда Любовью, и никакие жертвы не смогут сделать Абсолютную Любовь «чуточку большей», чем она всегда есть, всегда была и всегда будет! Так