Потом тепло вернулось, но зарядили дожди. Медленные, безнадежные. Хвоя под ногами пропиталась водой, капли висели на каждой ветке, на каждой иголочке, на осенней густой паутине. Живность попряталась. Рыба ушла в глубину. Пришлось кормиться одними грибами да брусникой. От такой жизни Обр заскучал, но поделать ничего не мог. Со скуки выследил семейство кабанов и долго глядел из кустов на прогуливающееся мясо. Но завалить кабана или хоть подсвинка добыть с одним ножом нечего было и думать.

Вернулся продрогший от блужданий по лесу, где каждое дерево щедро делилось накопленной водицей, но и тут согреться не удалось. Костер погас. В шалаше было сыро, почти как на улице. Нюська куталась в темный от влаги плащ, так что наружу торчал один распухший от холода носик, старалась глядеть весело, но у нее не очень получалось.

Хорт разозлился, наорал на нее, чтоб не кисла. На другой день оббежал всю округу и нашел-таки хорошее место: крутой обрыв над оврагом, над быстрым, вспухшим от дождей ручьем. Над обрывом из мха и вереска торчала обомшелая скала, широким козырьком нависала над песчаным скатом. Покопавшись, Обр устроил под ней небольшую пещерку. И сухо, и хорошо, и место для костра найдется. Сбоку, конечно, поддувало, закидывало дождевой пылью, но хоть снизу не текло и сверху не капало. Перебрались одним духом, заделали щели с боков безотказным лапником, развели костерок. Растопку – смолистые, соструганные сосновые палочки – Хорт хранил и сушил на себе, за пазухой, так что и костер хоть и не сразу, да запалили. Дым, конечно, набивался в пещерку, но все же выходило теплей, чем снаружи. Огонь не заливает, и ладно.

Пещерка была тесновата, Нюся все ежилась, куталась в плащ, норовила улечься подальше.

– Слышь, не дури. Вдвоем теплее.

Никакого ответа. Притаилась, как мышь в углу.

– Ты меня с прочими добрыми людьми не равняй. Ну, хошь, нож возьми.

– Зачем?

– Ткнешь меня, если что.

Девчонка от ножа шарахнулась, пробормотала что-то неразборчиво.

– Я те не сосед Федор какой-нибудь, – убедительно сказал Обр. – И уж точно не добрый. Веришь?

– Верю, – шепнула Нюська, – только ножик убери.

Так и уладилось. На один плащ легли, другим покрылись. Дурочка тихо сопела под боком, и это было так хорошо и правильно, будто тут ей самое место. Хорт еще подумал, что руки надо держать при себе, чтоб не напугать ненароком, и провалился в сон, как в черную яму. Оно и понятно, намерзся, набегался за день.

Ничего, почти неделю так прожили под шелест дождя и Нюськины сказки. Слушали, как шумит ветер, глядели на мокрые верхушки тронутых желтизной берез на той стороне оврага. Обр таки подловил отбившегося подсвинка, да запасы были кое-какие.

Наконец, ветер переменился, дохнул со Злого моря. Небо очистилось, заполыхало тревожным ярким закатом. Хорт сразу понял, чем это грозит, и, пока не смерклось, собрал побольше дров. Разложил жаркий костер наверху, прямо на скале.

Звезды вырвались на свободу, громадные, как спелые яблоки. Стремительно холодало. Он знал: к утру ударит настоящий мороз.

– Днем отоспимся, – сказал он Нюське, – на солнышке. Сейчас нельзя. Во сне либо насмерть застудимся, либо вовсе застынем.

Так и сидели, смотрели на звезды, которые в эту ночь падали густо, как листья с промерзших берез. За каждой тянулся тонкий зеленоватый след.

– Красиво как! – вздохнула дурочка. – Наверное, много детей этой ночью родится.

– Почему? – удивился Обр.

– Говорят, это души людские с неба на землю посылаются.

– Хм.

– А еще говорят, это летавицы – звездные сестрицы. На небе им скучно, холодно, вот они и слетают среди людей пожить. Поживут – и домой возвращаются.

– А я думал, это старые звезды осыпаются. Ну, которые сгорели уже.

– Ох, смотри, большая какая! Ты желание загадал?

– Че?

– И это не знаешь? Ну, примета такая. Что загадаешь, пока звезда летит, все сбудется.

– Ага, как же!

– Правда-правда! Вот ты чего хочешь?

– Жрать хочу.

– И все?!

Бровки вверх домиком, серые глаза нараспашку, и в них бесконечное удивление.

Обр всерьез задумался. В последнее время он как-то позабыл, что надо чего-то хотеть. Ну, кроме самого простого: поесть, поспать, обогреться. Да еще все труднее становилось держать руки вдали от несчастной дурочки. Все ж и он мужик, а не пень березовый. Настоящий Хорт, а не кто-нибудь.

И вдруг его будто насквозь пробило. Он тут лес слушает, звездочки считает, с девчонкой хороводится. А князь живет-поживает в своем Повенце, мягко ест, сладко спит, о Хортах и думать забыл. Вот оно как! Долги неоплаченные, обиды неотомщенные.

– Князя повидать хочу, – угрюмо промолвил он, – в глаза ему поглядеть. И еще кое-кому. Список у меня длинный. Ну, а ты чего хочешь?

– Хочу, чтоб не страшно было.

– Что не страшно?

– Жить.

– Со мной, что ли, страшно?

– С тобой страшно. Без тебя страшно. И за тебя тоже страшно.

– Да что мне сделается!

– Да я боюсь, вдруг ты сам что-нибудь такое сделаешь…

«Сделаю, – подумал Обр, – уж я сделаю, никому мало не покажется!»

Повелитель прохаживался вдоль доски и непрестанно упрекал себя за безволие. Выслеживать безумную пешку стало его новой дурной привычкой, но справиться с собой он уже не мог. Забыв другие дела, забросив Игру, он часами просиживал, карауля пустое место между приморским Городищем и столичным Повенцом, огромное даже на доске пространство гиблой Сиверской чащобы. Пешка могла появиться в любую минуту. Она блуждала в безлюдных краях, где даже линий никаких не было, бродила по полю без всяких правил и законов, а потом внезапно исчезала, чтобы через пару дней, будто в насмешку, возникнуть совсем в другом месте. Первое время Повелитель ждал ее появлений, чтобы успеть подтолкнуть в нужном направлении, заставить двигаться если не к стольному городу, то хоть к тракту. Напрасный труд! Лопаточка то проходила сквозь непокорную фигуру насквозь, то упиралась в нее, как в пудовую гирю.

Но Повелитель был упорен. Иногда ему казалось, что пешка все-таки поддается, с привычной плавностью движется в нужную сторону.

– Пойду силки проверю, – зевая, сказал Обр.

Всю ночь они провели у костра, но к утру все равно замерзли. Мороз ударил не на шутку, настоящий, почти зимний. Правда, утром небо выгнулось чистым куполом, яркое, радостное. Над лесом выкатилось мохнатое от лучей солнце и быстро съело выпавший с полуночи густейший жесткий иней. Трава под ним пожухла, потеряла последнюю свежесть. Одинокая осина на краю оврага покраснела за одну ночь и теперь роняла хрусткие промороженные листья – один за другим, один за другим…