Нюська кивнула, глотая слезы.

– Знаешь, а у тебя глаза как елкины иголки.

– Колючие?

– Да нет, – дурочка чуть улыбнулась дрожащими губами, – цвет такой. Раньше ты все хмурился или щурился. Я и не знала, что у тебя глаза зеленые.

– Я тоже не знал, – хмыкнул Обр. Постоять лицом к лицу к зеркалом ему еще ни разу в жизни не удавалось. Впрочем, какая разница. Ну, зеленые так зеленые. Хотя у отца, кажется, черные были. И у Германа вроде тоже. – Смотри, я пожрать принес, – занялся он более насущными делами.

– А как с ними? – испугалась Нюська, жалостливо глядя на мертвых птиц. – Без горшка, без печки. Я не умею.

Хорт понял, что снова придется делать все самому. Запихнул Нюську в шалаш и велел спать, пока не разбудят. Запалил хороший костер, выпотрошил на скорую руку двух разжиревших за лето тетерок и одного петуха, обложил мхом, присыпал землей, старательно закопал в ямку, вырытую в самой середке горячих углей. Посолить, конечно, забыл, но это дело поправимое. Все испеклось отлично, а перья отвалились с глиняной коркой. Тогда он подбросил в костер еще дровишек, для свету, потому что было уже совсем темно, растолкал Нюську и принялся кормить ужином.

– А что мы завтра будем делать? – спросила она, осторожно обгладывая косточку.

– Ничего, – поведал сытый Обр, приоткрыв один глаз. Он лежал на животе, глядя на огонь, и решал сложную задачу: заснуть или пока погодить.

– Как это ничего? – растерялась дурочка. – Так нельзя.

– Можно, – заверил ее Хорт. – Ты попробуй, тебе понравится. Тут главное – начать. А дальше уж само пойдет.

– Нельзя! – заупрямилась Нюська.

– Это почему?

– С голоду помрем.

– Летом? В лесу? Ха! Завтра сведу тебя вон туда, на пригорочек. Там грибов тьма-тьмущая. Неделю одними грибами кормиться можно.

– А как их без сковородки-то?

– Да на палочках. А иные и жарить не обязательно. Прямо так можно лопать, целиком.

– А если в них червяки?

– Червяки – это же мясо.

Нюська передернулась. Обр снисходительно ухмыльнулся.

– Не боись! Я тебя всему научу. Ну а если своей любимой рыбки захочешь, так сетку сплети. Ниток у тебя много, я видел. Не пропадем. Завтра еще мяса принесу, настоящего. Лося тебе хватит? Есть тут у меня один, третьего дня познакомились.

– Ой, а может, не надо?..

– Ладно, ладно, шучу. Но мясо будет.

– А ты больше не уйдешь?

– Надолго – нет, – скрепя сердце пообещал Хорт.

* * *

С тех пор в его жизни появилась забота. Никогда прежде он ни о ком не заботился, с тех самых пор, когда братец Конрад отнял рыжую крыску – соню, прибившуюся к нему как-то летом. Последыш Свена, тогда еще глупый щенок, ревел страшно, от горя чуть не помер.

Однако с крыской было проще. Спать она любила у Обра за пазухой, а еду добывала самостоятельно. Дурочка же в лесу была совершенно беспомощна, ничего не умела и всего боялась.

На одном месте они не сидели, чтобы дичь не перевелась, перевалили через гриву и потихоньку двигались на восток. Хорт заранее выискивал хорошие, сухие места на берегах ручьев и речушек, которых так много было в этом лесу. Сам он спал на теплом костровище, сдвигая в сторону горячие угли, звал и девчонку, но она всегда отказывалась, стеснялась. Так что приходилось устраивать ей гнездо под старыми елями, под молодыми деревьями, согнутыми зимним снегом, или в густом, еще не растерявшем листву осиннике.

Сам он мог есть что попало: хоть змей, хоть лягушек, если припрет, и вовсе не шутил насчет червяков. Но для Нюськи старался добыть чего получше, всякий день возился с силками, благо дичь была непуганой.

Как-то раз даже выследил заячью тропу и ухитрился с помощью простой петли-удавки изловить зайца.

Один он всегда бродил по лесу, где хотел, особенно не думая о ночлеге, но ради глупой пугливой девчонки приходилось возвращаться к месту стоянки до темноты. Сначала Обр ворчал и злился, но в конце концов это даже начало ему нравиться. Придешь – а тут костер уже горит, у костра Нюська возится, малину сушит, рыбку потрошит или грибы на нитки нанизывает, еда готовая и соленая в самую меру, песок на зубах не хрустит, золу с мяса стряхивать не приходится. Как это у нее получается – тайна. У самого Хорта никогда так не выходило, хотя он всю жизнь на костре готовил.

В общем, попривыкла к лесу девица. Даже поправилась немного. Бледность сошла, румянец на щеках появился. Отнять бы у нее платок да одеть во что-нибудь эдакое…

Но этих мыслей Обр боялся. Он же не такой гад, как этот Федор-сарай.

Хотя со временем ему стало казаться, что как раз такой. Ничуть не лучше. Хорошо ли, вернувшись раньше времени, подсматривать тайком, как девица купается. Правда, ничего такого он не увидел. Купалась стеснительная Нюська прямо в рубашке, а после и сушила ее на себе. А рубашка-то как доспехи, широкая, толстая и вся в заплатах. Добрая Костылиха, должно быть, свою отдала.

А однажды, вернувшись среди дня, он застал ее на камушке у ручья. Сначала подумал: ловит что-нибудь. Сетка давно была сплетена, натянута на рамку из прутьев и исправно снабжала их мелкой рыбешкой. Но нет, ничего она не ловила. Сидела, глядела в темную воду, как в зеркало. Платок сняла, волосы распустила по плечам, легкие, тонкие, рыженькие такие, вроде сереньких. Натыкала в них лиловых рогатых васильков, что росли на взгорке. Забавная дурочка. Хорту стало любопытно, чего она дальше делать будет. Но ничего интересного она делать не стала. Повела острыми плечиками, цветочки из волос вытряхнула, косицу заплела, платок натуго завязала, а рогатые васильки унесла вода.

* * *

– Ты на меня сердишься?

– Не. С чего ты взяла?

– Тогда почему не разговариваешь?

– Че? Разговариваю я.

– Ага. Вчера ты сказал: «Дай пожрать чего-нибудь». Позавчера: «Опять жрать нечего». А сегодня: «Во, я жрачку принес».

– Ну вот, разговариваю же.

– По три слова в день.

– А че, тебе мало?

– Я ведь совсем ничего про тебя не знаю. А ты – про меня.

– Знаешь. Разбойник я. Страшный и ужасный. А еще оборотень, волчий пастырь и упырь-кровопийца. Да и я про тебя все знаю. Хотя нет. Как получилось, что твоя мать, такая мастерица, за простого рыбака вышла?

– Очень просто, – охотно начала Нюська, – они на торгу познакомились. Отец в Большие Соли рыбу возил, там выгоднее продать можно. Он посватался, как положено. А родня ее не хотела отпускать. Вся семья у нее в златошвейном цеху состояла. Мужчины золотом-серебром вышивали, а женщины – белье, рубахи, скатерти. Мама мастерица была редкостная. Они бы и за богатого ее не отдали, невыгодно им это было. И тогда отец ее увез.